Напролом

Больше всего я думал о предосторожностях. В машине, кроме моей ночлежной сумки с вещами у меня были кассеты с Мейнардом, кассета с Перрисайдами, видеокамера и небольшой саквояж, позаимствованный у Холли, в котором лежали пиджаки и прочее имущество Джея Эрскина и Оуэна Уаттса. Без этого мне нечего было и надеяться получить компенсацию для Бобби и Холли и обеспечить им спокойное будущее, и мне пришло в голову, что стоит позаботиться о том, чтобы никто их не украл.

Сэму Леггату или кому-то еще из сотрудников "Знамени" вполне могло прийти в голову, что украсть вещи журналистов будет куда дешевле и проще, чем платить деньги, печатать опровержение и потом еще развозить его по Ньюмаркету. К тому же Оуэн Уаттс и Джей Эрскин наверняка жаждут мести за причиненный им ущерб, а они могут явиться куда угодно и сотворить бог весть что.

Место, куда я ехал, и время, когда я там буду, сообщались по меньшей мере в половине ежедневных газет; мое имя значилось в колонке спортивных новостей, где говорилось, что я участвую в скачках в час тридцать, два часа, три часа и три тридцать.

Мне пришло в голову, что на месте Джея Эрскина я бы именно в это время попытался взломать "мерседес" Кита Филдинга. А на месте Оуэна Уаттса я бы в то же самое время вломился в коттедж Кита Филдинга в Ламборне. Может быть. А может быть, и нет.

Я думал о том, что мелкий грабеж не вызовет у них ни малейших угрызений совести, тем более что прослушивание телефонных разговоров пахло двумя тысячами фунтов штрафа, либо двумя годами тюрьмы, либо и тем и другим одновременно.

Я не знал, смогу ли я узнать их в лицо – ведь я видел их всего один раз, во время той ночной драки. Однако они наверняка позаботятся о том, чтобы узнать меня в лицо. Отследить мое прибытие на стоянку для жокеев. Вычислить мою машину.

От деревни, где жили Перрисайды, до Тоустера сорок пять минут езды, и половину этого времени я говорил себе, что у меня чересчур разыгралась фантазия.

А потом я внезапно остановился в центре городка Блетчли и зашел в старинную и, похоже, процветающую гостиницу "Золотой лев". Моя кредитная карточка их впечатлила, и меня проводили в уютный номер. Я повесил на вешалку пиджаки Уаттса и Эрскина, разложил на полочке в ванной свою бритву и зубную щетку и сунул все остальное в ящик шкафа. Портье безразлично и вежливо кивнул, когда я на обратном пути повесил ключ на доску. Кроме него, никто на меня внимания не обратил. Я взглянул на часы, поморщился и помчался в Тоустер с превышением скорости, но чувствуя себя куда спокойнее.

Новички принцессы участвовали в первой и последней из моих скачек.

Третья лошадь была от Уайкема, четвертая – от одного тренера из Ламборна, Принцесса ждала в паддоке во всем своем обычном блеске. Рядом с ней стояла Даниэль, по случаю холодной погоды одетая в ярко-красную блестящую куртку и черные брюки. Видимо, моя радость отразилась у меня на лице. Во всяком случае, обе они снисходительно улыбнулись, как улыбаются женщины, которые знают, что ими восхищаются, и Даниэль, вместо того чтобы пожать мне руку, чмокнула меня в щеку. Это было всего лишь неожиданное легкое прикосновение, и я удивился тому, насколько долго оно осталось во мне. Она рассмеялась.

– Как поживаете? – спросила она.

– Нормально. А вы?

– Замечательно!

– Кит, – мягко спросила принцесса, – чего нам ждать от Кинли?

Я не сразу сообразил, о чем идет речь, и только потом вспомнил, что Кинли – это ее лошадь. Та, на которой мне сейчас предстоит скакать: трехлеток, еще не участвовавший в скачках, серый в яблоках, второй фаворит в нынешней, первой в жизни скачке. "Да, – подумал я, – пора переключиться на работу".

– Дасти говорит, он хорошо перенес поездку. Он возбужден, но не в мыле, – сказал я.

– А это хорошо? – спросила Даниэль.

– Хорошо, – кивнула принцесса. – Он весьма зрелый для трехлетка.

Дома он берет препятствия просто превосходно, и, по-моему, он очень резвый, – сказал я.

– Наверно, все зависит от того, насколько ему понравится сегодняшняя скачка.

– Да, – сказал я. – Я сделаю все, что в моих силах.

– Понравится? – удивленно переспросила Даниэль.

– Большинство лошадей любят скачки, – объяснил я. – Те, которые не любят, никуда не годятся.

– Помните Снежинку? – спросила принцесса. Я кивнул.

– Снежинка, – объяснила принцесса для Даниэль, – это была кобыла, которую я держала много лет назад. Она была очень красивая и раза два-три брала призы на гладких скачках. Я купила ее для барьерных скачек – надо признаться, отчасти из-за ее клички. Но ей не нравилось прыгать. Я держала ее два года, потому что у меня была к ней слабость, но это была пустая трата денег и надежд. – Она улыбнулась. – Уайкем пробовал сажать на нее других жокеев – помните, Кит? У второго она вообще отказалась стартовать. Это меня многому научило. Если лошадь не любит скачки, не стоит с ней и возиться.

– А куда делась Снежинка? – спросила Даниэль.

– Я ее продала на племя. Двое из ее жеребят потом брали призы в гладких скачках.

Даниэль посмотрела на тетю, на меня, потом снова на тетю.

– Вам обоим это очень нравится, да?

– Очень! – сказала принцесса.