Народные дьяволы и моральная паника. Создание модов и рокеров

Моды и рокеры были лишь олицетворением этих перемен; по выражению редактора одной брайтонской газеты, для местных жителей «…они были чем-то устрашающим и совершенно чуждым… пришельцами с другой планеты, которых следовало отправить туда, откуда они пришли». Когда в 1965 году новый мэр Брайтона обрисовал свое видение города как «популярного курорта, оставившего в прошлом лотки с морскими улитками, модов и рокеров», местная газета прокомментировала это так: «Без модов и рокеров мы прекрасно обойдемся – они дорогостоящие вредители. Но лотки с морскими улитками?..» (Brighton and Hove Gazette, 4 июня 1965 года).

Поэтому неудивительно, что на местном уровне любое «решение», не основанное на политике полного исключения, встречалось в штыки. Голосам, впервые прозвучавшим в инициативных группах Сивью и Бичсайда, вторили непрекращающиеся кампании против таких проектов, как Brighton Archways Ventures

[275], а позже против битников и хиппи на курорте Сент-Айвс. Как сказал о битниках брайтонский старейшина: «Этих людей не должно быть в Брайтоне, если же, к несчастью, они здесь окажутся, их не в коем случае нельзя обслуживать» (Evening Argus,

24 ноября 1967 года). Риторика моральной паники – «мы не позволим, чтобы наше побережье/район/город/ страну захватили хулиганы/хиппи/чернокожие/пакистанцы» – основательно закрепилась в обществе.

Если бы моды и рокеры действительно совершили все то, в чем их обвиняли, – насилие, нанесение ущерба и причинение неудобства другим (а они, конечно, виноваты во многом), не понадобился бы столь сложный анализ, чтобы объяснить, почему на провонарушения был такой репрессивный ответ. Но нужно понимать, что общество прореагировало на то, что они олицетворяли, ровно так же, как на то, что они натворили: угроза не обязательно должна быть непосредственной. В одном из немногочисленных исследований отношений между моральным негодованием и социальной структурой Гасфилд, рассматривая сухой закон и период после его отмены, объясняет реакции движения за трезвость как символические решения конфликта и возмущение потерей статуса[276]. Он утверждает, следуя классическому анализу Ранульфа[277]

, что моральное негодование может иметь свойство незаинтересованности, когда проступок носит исключительно моральный характер и не затрагивает жизнь и поведение судьи; «это враждебный ответ сторонника нормы нарушителю нормы, когда дело не касается прямой личной выгоды для сторонника нормы»[278]. Таким образом, это свойство незаинтересованности может относиться к представителю богемы, гомосексуалу, наркоману – когда речь идет о стиле и образе жизни, но не к политическому радикалу, чьи действия угрожают общественной системе, и не к преступнику, чьи действия представляют прямую угрозу имуществу и личности.

Я не уверен в перспективности этого различия между «заинтересованностью» и «незаинтересованностью», так как оно подразумевает слишком узкое понимание интереса и угрозы. У общества есть непосредственный конфликт интересов с такими группами, как употребляющие наркотики и хиппи[279]

, хотя они не представляют явной физической или «политической» угрозы. Безусловно, если сторонник норм позволит подобным действиям остаться безнаказанными, то он рискует многим, и в его негодовании будет лишь небольшой элемент незаинтересованности. В случае с модами и рокерами моральная паника поддерживалась как прямыми угрозами (в узком смысле) личностям, имуществу, коммерции, так и угрозой – нарушить определенный одобренный образ жизни – общим интересам. Сочетание интересов хорошо заметно в поведении таких личностей, как Блейк. Он видел опасность, личный ущерб и физическую угрозу в том, что являла собой молодежная культура – преждевременно разбогатевшая, агрессивная, попустительская и бросающая вызов этике трезвости и прилежного труда. В этом случае (но, возможно, не во всех формах морального негодования, которые Ранульф пытается объяснить таким образом) можно также заметить психологический элемент зависти и возмущения, которые испытывают нижние слои среднего класса, предположительно, наиболее фрустрированная и угнетаемая группа. То есть они осуждают то поведение, которого втайне жаждут.

В более фундаментальном плане теория моральной паники, моральной инициативы, блюстителей морали или морального негодования должна соотносить такие реакции с конфликтами интересов – на уровне местных сообществ и всего общества – и с дифференциацией власти, которая делает некоторые группы уязвимыми для таких атак. Манипулирование соответствующими символами – процесс, поддерживающий моральные паники и кампании в защиту нравственности, – становится намного проще, когда объект нападения является одновременно хорошо заметным и структурно слабым.

Подходя к концу