По Указу государя велено было записывать дворянских детей в Москве и определять на Сухареву башню, для учения мореплаванию. Родители, вопреки сему указу, отдали детей своих в Заиконоспасское училище. Пётр Великий столь был раздражён ослушанием бояр, что в наказание их велел отправить малолетних дворян из Спасского монастыря в Петербург и там заставил их бить сваи на Мойке, где строились пеньковые анбары. Никакие представления не могли укротить справедливого гнева монарха – один Апраксин умел сие сделать. Зная, что необыкновенные и великодушные подвиги поражали Петра Великого, однажды он приказал присматривать, когда государь поедет к пеньковым анбарам; поспешил к трудившимся малолетним дворянам и, лишь только узнал о приближении монарха, тотчас сиял с себя Андреевскую ленту, мундир, повесил их на шест и начал сам вбивать сваи. Удивлённый государь остановился.
– Фёдор Матвеевич, – сказал он, – ты адмирал и кавалер; как же ты вбиваешь сваи?
– Государь, – отвечал Апраксин, – здесь бьют сваи мои племянники и внучата; а я что за человек? Какое имею в роде преимущество? Кавалерии и мундиру бесчестья я не принёс: они висят на дереве.
Пётр Великий тогда же простил малолетних дворян и отправил их для учения в чужие края.
Лизета догадливее бояр
Государь, возвратясь из Сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил её, а при том говорил: «Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побой. Знать, в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство».
Просьба Петра Великого
Молодые дворяне посланые учиться в Венецию, а оттуда в Голландию, воротились в зимнее время, пришли к государю в шесть часов утра – он уже со свечою в руках ползал по карте, расспрашивал их, остался доволен. Просились к матерям на побывку.
– Нельзя, время военное, отпуски запрещены, а вы в службе по флоту – буду, однако, ходатайствовать.
И велел им идти в адмиралтейств-коллегию. Пришёл сам гораздо после восьми часов.
– Поздненько, Пётр Алексеевич, поздненько! – сказал генерал-адмирал.
– Дела были, ваше сиятельство.
– То особь статья, а здесь по регламенту. Садись, Пётр Алексеевич. Да, что там за молодцы? Ты прислал их.
Объяснил, что они учились-де хорошо и вели себя честно; доложил о просьбе их повидаться с родными: взяты-де почти силою от матерей.
– Нельзя, Пётр Алексеевич, сам знаешь, государь запретил теперь отпуски.
– Государь на это слова не скажет.
– Не он, так дубинка заговорит.
– Да не угодно ли будет вашему сияительству зачислить их в штат к себе?
– На что они мне?
И молвил генерал-адмирал что-то на ухо секретарю, велел потом молодым людям войти в присутствие.
– Похваляют вас, – сказал им, – что и учились хорошо, и не буянили. За то я всех вас беру в штат к себе. Не хотите ли у родных побывать? С Богом! А через двадцать восемь дней сюда, на службу. *.
* Воспоминания Федора Петровича Лубяновского.
Адмиралтейский бас Иван Головин
Пётр Великий весьма любил и жаловал Ивана Михайловича Головина и послал его в Венецию учиться кораблестроению и итальянскому языку. Головин жил в Италии четыре года. По возвращении оттуда, Пётр Великий, желая знать, чему выучился Головин, взял его с собою в адмиралтейство, повёл его на корабельное строение и в мастерские и задавал ему вопросы. Оказалось, что Головин ничего не знает. Наконец, государь спросил:
– Выучился ли хотя по-итальянски? – Головин признался, что и этого сделал очень мало.
– Так что же ты делал?
– Всемилостивейший государь! Я курил табак, пил вино, веселился, учился играть на басу и редко выходил со двора.
Как ни вспыльчив был государь, но такая откровенность очень ему понравилась. Он дал ленивцу прозвище князя-баса и велел нарисовать его на картине сидящим за столом с трубкою в зубах, окружённого музыкальными инструментами, а под столом валяются металлические приборы. Пётр Великий любил Головина за прямодушие, верность и ум и в шутку всегда называл его учёным человеком, знатоком корабельного искусства.
Пётр Великий вздумал, по корабельному обычаю, купать не бывавших ещё в Каспийском море. Государь и себя не исключал при этом. За ним последовал и адмирал и прочие, хотя некоторые боялись, сидя на доске, трижды опускаться в воду.