Народный совет

Прокуратура неприметно сидела в глубине немецкого квартала, через дом от Марии. Рядом с черной, гладкой дверью висела маленькая, тусклая табличка с режимом работы. Сразу за дверью к обшарпанной стене был прикреплен жестяной почтовый ящик, "обращения граждан" сообщала приклеенная скотчем бумажка. Вверх вела узкая лестница, кончавшаяся узким, длинным коридором со множеством закрытых дверей. В самом конце у окна стоял стол, возле него и вдоль стены, напротив входа в приемную прокурора, тянулся ряд черных офисных стульев. На них с потолка равнодушно смотрела камера видеонаблюдения. Дверь в приемную была распахнута, там за высокой, широкой стойкой, ограждавшей, как крепостная стена, массивную дверь в кабинет прокурора, запечатанную электронным замком, суетливо шуршала миловидная девочка-секретарь.

— Ждите! — приказала она, когда Мария заглянула в приемную осведомиться, начался ли уже прием.

Очередь за нами постепенно росла. От ожидания росло и напряжение. Свободные стулья закончились.

— Я инсультница, — жаловалась толстая, вся в коричневых пятнах женщина, — помереть мне тут, что ли?

— А я на работу опаздываю, — причитал мужчина в деловом костюме в кратких перерывах между переговорами по телефону.

— Нет, ну сосед всех точно топором зарубит, пока я тут жду! — уделала всех безумного вида женщина со всклокоченными огненно-рыжими волосами. Схватившись за голову, она некоторое время металась по коридору, потом одолжила у меня ручку с бумагой и села писать заявление, во всеуслышание делясь подробностями из жизни на одной лестничной площадке с буйным соседом-алкашом. Он любил на досуге рубить топором двери неугодных ему жильцов при полном бездействии полиции.

Время тянулось, граждане роптали все громче.

— Надо, наверное, в прокуратуру города идти, — повысила голос Мария Соловьева, — рассказать им, как тут на районе граждан принимают.

Она встала и, подняв голову, посмотрела в нависшую у нас над головами камеру.

— Федор Иванович! — крикнула она. — Сейчас либо прием начнется, либо революция!

Очередь одобрительно зашумела. Протяжно пискнул электронный замок на двери прокурора и секретарь холодно пригласила первого по очереди пройти.

— Давай, — подбодрила меня Мария, — тут тебя жду.

Я быстро прошла через приемную в неожиданно, по сравнению с казенно-убогим убранством коридора, шикарный, просторный кабинет. Районный прокурор Федор Иванович сидел в широком, отделанным кофейного цвета кожей кресле с высокой спинкой. Перед ним раскинулся массивный, глянцевый стол темного дерева. Среди множества беспорядочно разложенных бумаг скромно поблескивал малахитовый письменный набор, отделанный маленькими, золочеными колоннами и с орлом на верхушке. Не отрываясь от чтения документов, Федор Иванович едва уловимым жестом указал на пухлое черное кресло напротив.

— Разберемся! — наконец, обратил он хоть какое-то внимание на мое присутствие. Прошло минуты три, в которые я вместила год раскрытых мной нарушений и злоупотреблений при капитальном ремонте. Он забрал мой увесистый претензионный трактат и быстро расписался о его приеме. Протяжный писк электронного замка сообщил, что мне пора на выход.

— Полтора часа ожидания, три минуты на прием и никакого морального удовлетворения. — подвела Мария неутешительный итог. — Федор Иванович точь-в-точь как мой бывший!

Через неделю, на следующий после выборов мэра день я нашла в почтовом ящике письмо, которым районная прокуратура уведомила меня, что мое обращение было отправлено в фонд капитального ремонта. Меня ждала очередная, набитая враньем, бессмысленная отписка и обиженные стенания инженера технадзора.

В октябре по району прокатилась волна ликования — указом мэра сменился префект.

"Наша первоочередная задача", — говорил новый префект в интервью окружной газете, — "наладить конструктивный диалог с жителями". Надежда чуть затеплилась.

— Дарья! Что-то вы давно нам не писали! — вальяжно вел со мной беседу по телефону какой-то дядька, представившийся руководителем службы технадзора территориального отделения фонда капитального ремонта.

— Ну, если вы настаиваете… — язвительно начала было я.

— Не надо. — резко оборвал дядька, помрачнев голосом. — Вы уже в прокуратуру написали.

Имел ли он ввиду мое многостраничное обращение к Федору Ивановичу или уже жалобу на Федора Ивановича в вышестоящую прокуратуру за малодушную пересылку моего обращения в фонд, я уточнять не стала.

— Из-за вас мой инженер не хочет из отпуска выходить! — ругался на меня дядька. — Я, вот, понять не могу, — злился он из трубки, — что вас не устраивает-то?!

— Вы знаете, — ответила я ему, чувствуя приступ смертельной усталости и глухого раздражения на его беспардонный тон, — меня не устраивает абсолютно все!