Нас было трое

На Софи розовая пижама и голубые носочки. Дочка разглядывает меня с интересом, скользит маленькими пальчиками по щекам, ощупывая. А потом нежно целует в губы. И мне становится жутко стыдно за то, что я вернулся домой в таком виде. За то, что пьян, и от меня воняет чужими духами, перегаром и табаком.

— Конечно, погуляю. — Расплываюсь в улыбке.

— Ты самый лучший, папочка. — Она крепко прижимается к моей шее.

Зарываюсь в ее длинные, светлые волосы и вдыхаю их сладкий, детский аромат. Вроде большая уже девчонка, а по-прежнему пахнет молоком и свежеиспеченным бисквитом.

— Позавтракаем? — Предлагаю.

Софи отрывается от меня и кивает. У нее огромные голубые глазенки и красивые пухлые губки. Сущий ангел. Несу ее на кухню, как самый ценный свой приз. Торжественно и гордо. Осторожно опускаю на стул.

— Что ты будешь, принцесса?

Она растерянно жмет плечами.

— Там, наверное, ничего и нет, папочка. Ну, давай хлопья.

Я нервно оглядываю помещение. Грязная плита, загаженный стол, валяющиеся на подоконнике окурки.

— Сейчас приберусь и приготовлю тебе что-нибудь. Хочешь?

— Ура-а-а! — Малышка хлопает в свои маленькие ладошки.

— Явился. — Раздается голос за моей спиной.

Глаза дочери испуганно округляются.

Оборачиваюсь.

— Доброе утро, Мэг.

У нее опухшее лицо, темные волосы скручены в узелок на макушке, под глазами темные круги. Жена кривится от отвращения:

— Опять не ночевал… — Принюхивается. — Да от тебя шлюхами за милю несет! Какого черта?! Сколько я еще буду это терпеть?

— Подожди, родная, — улыбаюсь дочери, — сейчас мы с мамой поговорим, и я вернусь. — Подхожу к Мэгги, грубо беру ее за локоть и выволакиваю из кухни. Толкаю в спальню и захожу следом.

— Как ты смеешь, урод? — Бросается она на меня.

Вытягиваю руки, чтобы помешать ей расцарапать мне лицо.

— Успокойся. — Прошу тихо.

— Кого сегодня трахал, а? Кого на этот раз? Которую из своих продажных баб? Нормальные ведь тебе давно не дают! — жена вопит, пытаясь прорваться через барьер моих ладоней. — На кого тратил бабки моего отца?! Отвечай! Превратил его бар в бордель!

Моя рука опускается на ее лицо быстрее, чем я успеваю подумать об этом. Мэгги резко отлетает назад, падает на кровать и инстинктивно прижимает ладонь к горящей от затрещины щеке. Она в ужасе.

— Я столько лет пахал, чтобы превратить этот сарай в доходное место, а ты мне говоришь, что трачу деньги твоего отца? Да кто бы содержал его, больного, в доме престарелых, если не я? — Делаю шаг и наклоняюсь над ней. — Ты, что ли? Да ты бы продала его бар и спустила бы эти чертовы бабки всего за неделю! А мне удалось его состояние в десятки раз преумножить! Это твоя благодарность?

— Благодарность? — Она съеживается от страха, вздрагивает, но не опускает дрожащего подбородка. — Благодарность за что? За то, что вывела тебя, убийцу, в люди? За то, что отмыла грязного трейлерного щенка? Это ты мне должен быть благодарен — не сдала тебя копам, ублюдок.

— Какая же ты все-таки дрянь, Мэгги. — Отшатываюсь назад. — Лучше бы занялась домом, пока меня нет. Или собой. Посмотри, в кого ты превратилась! Жирная, тупая лентяйка!

— Заткнись! — Она сжимает кулаки, но накинуться не решается. — Еще слово, и я на весь город буду кричать, кто ты такой! — Шипит: — Убийца! Еще только подойди к моей дочери и затронь ее своими грязными руками, и ты…

Не даю ей договорить. Разворачиваюсь и ухожу. Оставляю Мэг лежать на кровати и слышу, как в спину мне сыплются обидные слова и проклятия.

Софи сидит на стуле, закрыв уши руками. Она уже привыкла к истерикам матери. Увидев меня, дочь испуганно опускает руки и выпрямляется.

— Мы сегодня позавтракаем в кафе, малышка. Идет?

Кивает.

Подаю ей платье, помогаю переодеться и вижу свежие синяки на бледной коже — чуть выше локтя и пару на животе. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, чтобы не сорваться. Сам виноват. Если бы чаще бывал дома, уделял им обеим больше внимания, этого бы не произошло.

Софи боязливо поглядывает в сторону спальни, откуда все еще доносятся крики, брань и звук разлетающихся по комнате предметов.

— Мама… точно не против, если мы с тобой уйдем?

— Точно. — Сжимаю зубы и поднимаю дочку на руки. Крепко обнимаю. — Не переживай, она тебя больше не тронет. Никогда.

Элли

Вдоль белой прибрежной линии стелется тишина. Даже океан, залитый солнечным светом и кажущийся абсолютно прозрачным и голубым, не издает ни звука. Все замерло в ожидании супружеской клятвы. И я, стоя здесь под увитой цветами аркой в идеальном белом платье, струящемся в пол и открывающем плечи, держа в руке маленький изящный букет и глядя на самого прекрасного мужчину на земле, чувствую себя абсолютно счастливой.