Наш Современник, 2001 № 10

— Да не хотел я печататься в “Русском Севере”! Это, наверное, редактор харовский перепутал, не в ту газету послал. Ладно, у меня тут есть стихи разных лет. Напишу вводку и сегодня же занесу тебе. Устроит?

Поразмыслив, я остался даже доволен — стихами Белова не могло похвалиться в ту пору ни одно издание. Так и появилась в “Красном Севере” за 23 октября 1992 года большая подборка его стихотворений. Из рукописи, которую принес Белов, не вошло в подборку лишь одно маленькое стихотворение. Вот оно:

Ходил бы я на врага

И были бы мы с ним квиты —

В песчаные берега

Мои друзья зарыты...

И стало мне тяжко вдруг.

Оружием враг бряцает,

Хотя стремится Юг

И Пинега мерцает.

1985 г.

Суть стихов понятна — горечь об ушедших друзьях — Яшине и Абрамове — и острое чувство одиночества на пронизывающем ветру истории...

Кстати сказать, названием этого очерка послужила строка из стихотворения В. И. Белова, вошедшего в ту газетную подборку. Стихотворение называется “Надпись на книге для Станислава Куняева”:

О Родине душа моя болит.

Она скорбит по вырубленным сечам,

По выкачанным недрам и названьям

Засохших рек и выморочных сел.

Болит душа...

И странен отголосок

Душевной боли — мой веселый смех

Среди друзей, среди живых и павших,

Сплоченных снова вражеским кольцом.

1982 г.

Во второй половине девяностых годов я редко встречался с Беловым. Он почти не появлялся на писательских собраниях, а я в середине 1996 года ушел на пенсию, так что в редакции газеты столкнуться мы уже не могли. Но остались у меня многочисленные блокноты из командировок, поездок, записи встреч. Я не стенографирую, но пытался по мере сил подробно записывать выступления Белова, которые удавалось услышать. Конечно, там не дословно все, что говорил Василий Иванович, но могу поручиться, что ход мыслей его уловлен довольно точно. Выступления его были чаще всего экспромтами и, по-видимому, нигде не публиковались. Так что мои записи, надеюсь, кое-что добавят к творческому наследию писателя.

Жизнь подарила мне многолетнее знакомство с одним из интереснейших и талантливейших людей двадцатого столетия, и за этот подарок я бесконечно благодарен судьбе.

 

Сибиряк

(Виктор Астафьев в Вологде)

В 60-е годы я представлял себе Астафьева молодым. Оттого, наверное, что он только-только появился на литературном небосклоне, но появился не как-нибудь, а сразу в “Новом мире” у Твардовского. Рассказы его, социально острые, колющие в самую душу, и угнетали, и радовали: появился новый большой талант! Многие из авторов: Шукшин, Белов, Рубцов, Лихоносов, Селезнев были тогда молодыми, с ними, видимо, ассоциировался для меня и Виктор Астафьев. А первая встреча с ним состоялась случайно, летом 1968 года, когда я уезжал в Москву. Вечером, на посадке у своего вагона я попал в густую писательскую толпу: много было “своих”, вологодских писателей, много и незнакомых.

В сутолоке, неразберихе я тоже с кем-то прощался, обнимался, в том числе и с Виктором Астафьевым, с которым десять минут спустя мы оказались в одном купе. Он вместе с женой Марией Семеновной тоже ехал в Москву улаживать какие-то свои дела. Виктор Петрович представился, и я с удивлением убедился, что это уже сравнительно пожилой, порядком измученный человек с неподвижным, искусственным левым глазом. Лицо его показалось мне добрым, сам он был настроен мягко, слегка возбужден проводами, и мы разговорились. Вопросов к Астафьеву, разумеется, была уйма, жаль, что многое из того длинного ночного разговора забылось. Помню только, как он, одного за другим, развенчивал тогдашних литературных знаменитостей, и я, пораженный, спросил:

— Выходит, у нас вообще нет литературы?

— А разве есть? — вопросом на вопрос ответил он.

Утром мы распрощались. Несколько лет спустя, когда Виктор Петрович перебрался на жительство в Вологду, я рассказал ему о нашей первой встрече, но он не мог вспомнить этой поездки, да и удивительно ли при его-то бесконечных скитаниях, бесчисленных дорожных ночах!

На постоянное жительство в Вологду Астафьев переехал в конце 1970 года. Я тогда работал редактором “Последних известий” на областном радио и обратился к нему с просьбой дать интервью. Он, хотя и не очень охотно, согласился. Так я и оказался у него в квартире в блочной пятиэтажке на улице Урицкого. Вернувшись в радиокомитет, “снял” запись с пленки на бумагу. Это непременный процесс при подготовке радиопередачи, причем текст переписывается дословно, со всеми стилистическими огрехами и оговорками. Сохранившиеся в моем архиве листки интервью именно тем и ценны, что позволяют почти фотографически воспроизвести речь Астафьева того времени, когда еще не было ни “Царь-рыбы”, ни “Пастуха и пастушки”, ни “Печального детектива”. Привожу отрывки из этого интервью, не искажая ни одного слова, надеюсь, что оно позволит ощутить интонационные особенности астафьевской речи.