Наш Современник, 2001 № 10

Матросам “Очакова” можно только посочувствовать! Хорош руководитель, у которого при первой же неудаче начинаются истерические припадки и который полностью теряет самообладание. Шмидт хотел спасать матросов и Россию, а тут впору спасать его самого! А ведь к этому времени восстание было в самом разгаре и по “Очакову” еще не было сделано ни одного выстрела! По свидетельству даже лояльных к “красному лейтенанту” советских историков, он упустил не одну возможность воспользоваться колебаниями команд на кораблях эскадры в ночь с 14 на 15 ноября и захватить стоявшие на рейде броненосцы и в первую очередь флагманский “Ростислав”. Эти меры были столь очевидны для всех, что матросы с “Очакова” буквально просили об этом “красного лейтенанта”, но тот с присущей ему самонадеянностью вдруг заявил: “Когда завтра утром команда судна узнает, что я на “Очакове”, то она сама добровольно ко мне присоединится!” Есть свидетельства, что Шмидт говорил о том, что достаточно будет одного его слова и эскадра присоединится к восстанию! Что-что, а самомнение у “красного лейтенанта” было огромным!

Но вот наступило утро обещанной Шмидтом победы, но, увы, ни один из броненосцев (за исключением разоруженного и нулевого в боевом отношении “Пантелеймона”) к Шмидту так и не присоединился. Наконец “красный лейтенант” понял, что надо хоть что-то предпринять. Он решает начать агитацию команд стоящих на внутреннем рейде броненосцев. Надев на плечи, без всяких на то прав, погоны капитана 2-го ранга, Шмидт поднял на миноносце “Свирепый” весьма амбициозный сигнал: “Командую флотом. Шмидт” и обошел корабли эскадры, агитируя матросов примкнуть к нему. Но и здесь он опять все испортил. Участники Севастопольского восстания в своих воспоминаниях буквально негодуют, что Шмидт более чем формально отнесся к склонению на свою сторону экипажей эскадры. Они пишут, что ситуация была такова, что если бы за миноносцем Шмидта шел катер с вооруженным караулом, то он мог весьма спокойно захватывать корабли, команды которых еще не определились в своем выборе. На этот выбор их надо было чуть-чуть подтолкнуть, но “многоопытный” Шмидт этого почему-то не сделал. Он лишь выкрикивал общие лозунги, призывая бороться за свободу и понося что есть силы сатрапов-офицеров. Обойдя эскадру, “Свирепый” ни с чем вернулся к мятежному крейсеру. Когда стало ясно, что помощи от “Очакова” ожидать больше не приходится, резко угас революционный энтузиазм на эскадре. Возможность переломить ситуацию в свою сторону была упущена окончательно. Вице-адмирал Чухнин, быстро оценив ситуацию, тут же навел порядок своей железной рукой. У Шмидта же в это время случилась очередная истерика. Какая по счету? Вот как это выглядит в выспренном поэтическом изложении Бориса Пастернака:

...На броненосцы всходил и глох,

И офицеров брал под стражу,

И уводил с собой в залог.

В смене отчаянья и отваги

Вновь, озираясь, мертвел, как холст:

Всюду суда тасовали флаги.

Стяг государства за красным полз.

По возвращеньи же на “Очаков”,

Искрой надежды еще согрет,

За волоса хватаясь, заплакал,

Как на ладони увидев рейд.

“Эх, — простонал, — подвели канальи!”

...........................................................

Натиском зарев рдела вода.

Все закружилось так, что в финале

Обморок сшиб его без труда...

Самовольным присвоением самому себе звания капитана 2-го ранга Шмидт не ограничился. По свидетельству участников событий, на следующий день он уже намеревался поднять на мачте вице-адмиральский флаг! Можно только предположить, сколь могли возрасти амбиции “красного лейтенанта” через несколько дней! В истории отечественного флота есть еще только один случай присвоения звания самому себе. Это осуществил в 1919 году вице-адмирал А. Колчак, присвоив сам себе звание полного адмирала. Это не просто совпадение. Как это не кажется странным, но именно лейтенант Шмидт станет в свое время кумиром Колчака!

Итак, после полного провала Шмидта с агитацией матросов, “Очакову” теперь впереди предстоял артиллерийский бой, результат которого, учитывая соотношение сил, предсказать было не сложно. Несмотря на то, что “Очаков” стоял почти на выходе из бухты, покинуть ее он не мог, так как на борту имелось лишь сто тонн угля. Поняв, что больше к нему никто не примкнет, Шмидт опять впадает в истерическое состояние. Собрав команду “Очакова”, он выступает перед ней, обзывая непримкнувших матросов “жалкими и темными рабами”, а в конце речи внезапно для всех заявляет, что не ожидал такого поражения. Вот это да! Еще не начался бой (от которого Шмидт, впрочем, не отказывается), а командир уже объявляет своим подчиненным, что этот бой ими проигран!