Наш Современник, 2005 № 10

Заканчивать эти записки я уехал в Иваново зимовье на Даурском хребте. В субботу пешковал до упаду. Тайга после пожаров и жестоких рубок ещё живёт. Следы на снегу рассказали: один соболек прошёл, белка кормилась, зайцы носились. Несколько лёжек и набродов косули. Кабарог цокнул копытом со скалы. Холостой котяра вынюхивал свою рыську. Колонок-колонист расплодился, как западенец в Киеве, всех рябчиков извёл. Надо бы ловушки расставить…

Утром в воскресенье проснулся усталым. Решил никуда не ходить. Просто посидеть, потоптаться вокруг избушки, дров нарубить, подышать нежной синью и морозно-алмазной ясью высоты. Подумать. Вспомнить былые путики, тропы, скалы и перевалы, изголовья студёных ключей с брусникой, голубикой, княженикой.

В обед, когда солнце нарядно заиграло в хвое сосен и белизне снегов, приготовил праздничный стол. Открыл бутылку вина «Изабелла». Выпил маленькую кружку — обдало теплом, золотистая волна прокатилась по жилкам. Выпил ещё — что за чудо: пью — не могу оторваться от солнечного жара! Заметил изящный ярлык, который, как уздечка, надет на бутылке. Снял, развернул и вскрикнул: на нём напечатаны стихи о красоте вина Николая Савостина, ставшего поэтом в Чите в 50-е годы прошлого века, затем переехавшего в виноградную Молдавию.

— Спасибо за привет, Николай Сергеевич! — крикнул я.

— Спасибо-спасибо! — отбарабанил дятел и цвенькнула стайка синиц-гаичек.

Вот и я не одинок на земле. Даже в тайге буреломного Даурского хребта нашёл меня друг Николай Савостин, седой ветеран маньчжурского похода 1945 года. Года моего рождения. Время сомкнулось. С неба, завихряясь в скалах-останцах, ударил порыв ветра — это орлиное перо краевое, «цвета вьюги и цвета зари», шевельнулось в схроне Ивана, оставшегося после него где-то в каменной россыпи. Сибирь ещё раз подала знак: нулевого варианта не существует.

МОЗАИКА ВОЙНЫ

Марина Александровна Турчинович

«МЫ ОБЪЕЗДИЛИ ВЕСЬ СЕВЕР…»[1]

Светлой памяти моих друзей-товарищей — участников последней фронтовой бригады артистов Театра имени Моссовета

…Глазам вокзальной публики города Кемь представилось необычайное зрелище: по перрону, насколько позволяли тяжелые чемоданы, несся человек странного вида: побывавшее в перепалках пальто, заплатанные валенки и щегольской блестящий цилиндр на голове, а в руках чемоданы и узлы, подозрительно набитые шелковыми капотами и прочими принадлежностями дамского гардероба, развевающимися из щелей чемоданов.

Не успела опомниться ошеломленная публика, как новое, не менее странное явление поразило ее внимание: маленький человечек в огромных меховых унтах, чем-то напоминавший пресловутого Геббельса, погонял странными выкриками ораву мелкой вокзальной шпаны и карманников, нагруженных несвойственными их «профессии» громадными предметами старинной мебели. Раздается гудок паровоза — на ходу в вагон летят таинственные тюки… и поезд скрывается, так и не успев принять в себя последнего рюкзака. Вряд ли догадалась кемьская публика, что эти странные люди были артисты!.. Артисты столичного театра, вынужденные печальными обстоятельствами неожиданно перебираться со своим реквизитом и костюмами из вышедшего из строя мягкого вагона в переполненный вагон общего типа.

А начиналось всё так.

К 27-й годовщине Красной Армии и Флота Политуправление предложило (предписало) Московскому театру имени Моссовета для художественного обслуживания действующей армии послать фронтовую бригаду артистов с новым спектаклем.

Юрий Александрович Завадский решил это поручить мне. Пригласил в кабинет директора и торжественно вручил мне пьесу, только что переведенную, английского драматурга Арчибальда Морриссона «Убийца мистера Паркера», сказав, что поставить это надо быстро и что завтра я должна дать ему ответ, берусь ли.

Когда я дома ее прочла — я пришла в ужас: легкомысленная, почти детективная комедия. Как можно играть ее на фронте среди боев, смертей, не оскорбим ли мы героических подвигов солдат своим неуместным смехом? И придя на следующий день к Юрию Александровичу, я ему сказала: «Я ее поставлю, но боюсь, что там, на фронте, меня за это поставят к стенке!» Я еще острила…

На что Завадский сказал: «Я думаю, этого не случится. Я рад, что ты берешься. С Богом! Начинай!» Получив напутствие, мы с актерами рьяно взялись за дело: сильно переработали пьесу, изымая и сглаживая все плоские и грубые места и стараясь по возможности вытянуть своеобразно поданную шекспировскую мысль «укрощения строптивой» — тему сильных чувств и большой любви. И, конечно, главная задача — нести нашим бойцам и воинам отдых, смех, здоровый и очищающий.