Наш Современник, 2005 № 10

Сегодня как небыль или легенду читаю строки из его книги критики и публицистики «Свободная стихия» за 1979 год, присланной мне в Читу: «Книги талантливых поэтов, изданные тиражами в двадцать, пятьдесят, сто тысяч экземпляров, раскупаются в магазинах страны за несколько дней». А сейчас, в 2004 году, предел мечтаний российского поэта — книга в одну тысячу экземпляров. Но и она не раскупается — автор дарит своё детище бесплатно в сельские, поселковые, школьные библиотеки да редкому, чаще редчайшему, читателю, названному Станиславом Юрьевичем «поэта неведомым другом».

Здесь уместно вспомнить еще одно: Куняев может запросто, с чувством личной причастности, писать, например, о Лермонтове — и кажется при этом чуть ли не свидетелем написания «Бородино» и «Выхожу один я на дорогу». А с Есениным вообще был и в Константинове, и в «Англетере» — настолько сильны, психологически достоверны и осязаемы кровь и плоть его мысли. Редкий дар понимать поэзию, как послушник понимает духовного наставника и пастыря.

Мне вообще фантастически везло на общительных поэтов. Ну кто бы мог не только писать письма, но ещё и изготавливать конверты, ходить на почту и присылать их и книги с автографом, как это делал Михаил Александрович Дудин? Как представить это: фронтовик, Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета СССР, питерский интеллигент Дудин сидит и ножницами вырезает конверт для письма в Читу, а? Кто ещё мог сделать следующий подарок: захожу в буфет на этаже гостиницы «Россия», а навстречу М. А. Дудин.

— Здравствуйте, Михаил Александрович!

— Здравствуй, мой молодой друг из Читы. Коньячок нравится?

Я краснею, лепечу: да. Он разворачивается, подходит к буфетной стойке. В очереди стоят сразу четыре живых классика, герои, лауреаты и депутаты — Расул Гамзатов, Давид Кугультинов, Алим Кешоков, Василь Быков. (Как они оказались в этом буфете?)

— Друзья, будьте любезны вне очереди угостить молодого друга из Сибири.

Расул Гамзатович что-то бурчит, Давид Никитич смеется, Василь Владимирович невозмутимо молчит, Алим Пшемаханович по-кавказски восклицает:

— Ай, молодец Дудин!

Моя Сибирь для многих москвичей в воображении и личной памяти существует, образно говоря, как благословенное Беловодье для вольных и счастливых с этой волей людей.

«…И всё-таки, читая твою книгу, полную мороза, полыни, степи, конского топота, диких и великих названий озёр и хребтов, — я позавидовал тебе. Успеть бы ещё хоть немного пожить такой жизнью!», -

писал Куняев, сам прошедший Тянь-Шань, и Тунгуску, и русский Север.

«Охота куда-нибудь туда, где можно быть одному, и чтоб ни газет, ни слухов, ни сплетен… Собираюсь поездить и поплавать по Байкалу… Чикой по-прежнему в планах остаётся, съездить с тобой очень надо».

(Валентин Распутин. 16.02.1984 г.)

«То, что было и как было в Сибири — ещё не искусство, даже пересказанное верно и образно. Необходимо на сибирском материале, осознавая, осмысливая художественно, создавать произведение — обобщённый образ жизни, несущий людям своё, ваше открытие жизни, открытие того, что люди, может, и чувствовали, а выразить не могли».

(Дм. Ковалёв. 2.02.1967 г.)

«Красота всё смирить может „слабым манием руки“ — и страх перед жизнью, и сумятицу чувств, и, как ты пишешь, „Голгофу души“».

(С. Куняев. 1990-е годы.)

«Назначьте себе — быть певцом Сибири, — это ох какая сверхзадача. Пока никого нет в Сибири — все эти поэты не любят её, хотя рядятся в её одежды. На этом пути — в Большую Поэзию».

(Владимир Цыбин. 25.04.78 г.)