Наша первая революция

В самый разгар восстания г. Струве даже не ставит вопроса ни пред собой, ни пред своей партией, что можно и должно сделать по отношению к этому еще происходящему, еще живому, еще не убитому восстанию. Для него это - только благоприятный внешний момент, чтобы вплотную поставить вопрос о министерских кандидатурах консерваторов из Союза 17 октября - программа, позорная сама по себе и вдвойне позорная, как прямое издевательство над требованиями восставших. Сурово прав г. М. Чеченин, который в своей статье о "Стихии смерти" (и как только эта действительно искренняя статья попала в официальный орган искренности!) говорит: "убивают не только те, что стреляют из пушек, ружей и револьверов, колют штыками... убивают и те, кто, будучи противниками вооруженного восстания, с легким сердцем построили бы на нем свое благополучие, если бы оно оказалось удачным" ("Полярная Звезда" N 4, стр. 306).

Но и это еще не все. Проходит несколько дней, и в статье, посвященной тому же восстанию, г. Струве противопоставляет народной России - "всех Витте, Дурново, Дубасовых, а кстати (!) и их прислужников, т.-е. весь Союз 17 октября" (N 6, стр. 381). Вы обратите, пожалуйста, внимание на это словечко кстати!

Мы не знаем, что за эти четырнадцать дней произошло за теми кулисами, где шушукаются о министерских портфелях и об ризах распятого народа мечут жребий. И мы не хотим этого знать! - Мы знаем одно: либеральный писатель, который думает вести за собой идейную интеллигенцию, играет кровью народа, как последний из последних политических торгашей. Кровью московского восстания, говорит Струве, страна должна купить себе смену правительства Витте, Дурново и Дубасова правительством Союза 17 октября, - того Союза 17 октября, который весь, заметьте, весь является, по словам самого же Струве, простым прислужником правительства Витте, Дурново и Дубасова!

Когда г. Струве развивал в "Русских Ведомостях" комментарии к известному обращению графа Витте к "братцам-рабочим", мы заявили, что г. Струве политический агент Витте. Сантиментальные души*285 восстали против нас. Теперь мы готовы внести в нашу формулу поправку. Если в ноябре г. Струве выступал как агент Витте, то в декабре он выступил как прислужник его прислужников...

... Чтоб закончить эту картину, которую можно бы назвать "пляска либеральных папуасов вокруг поверженных врагов", прибавим еще один выразительный штрих.

В N 2 "Полярной Звезды" напечатана корреспонденция князя Гр. Трубецкого о "московских декабрьских днях". Вспоминая о митингах и собраниях, происходивших после 17 октября, автор находит, разумеется, что "свободы" были использованы не так, как надлежало. "Правда, - говорит он, - в критике и осуждении правительственных действий никто не стеснялся. Заслуга ораторов и публицистов в этом отношении была, однако, невелика, потому что против поверженного льва отваживаются, как известно, даже и не очень храбрые животные" (N 2, стр. 158). Г. корреспондент забывает, что митинги начались до 17 октября, так что не требовалось вовсе манифеста, чтоб ораторы и публицисты "отваживались". Дело, однако, не в этом. Кн. Гр. Трубецкой писал свою корреспонденцию после московского восстания, а г. Струве напечатал ее 22 декабря. Сопоставьте теперь эти даты с теми соображениями, которые позволяют г. корреспонденту сравнивать революционеров с "не очень храбрыми животными". Ораторы и публицисты, выступавшие после 17 октября, ясно видели и твердо знали, что "лев" еще не повержен. К пропаганде этого именно их убеждения сводилось содержание значительной части их статей и их речей. Они знали, ни минуты не сомневались, что в известный момент чаша "конституционного" терпения неповерженного льва переполнится, что они первые падут жертвой его мстительной ярости, и что месть будет тем жесточе, чем энергичнее были и их нападения. Они знали это. И такой момент действительно наступил. И вот, когда вся революционная пресса была задушена, ораторы и публицисты перебиты или заточены, когда в Москве еще не закончилась неделя о семеновцах, либеральный публицист на страницах либерального органа издевается - не над планами, тактикой или взглядами, но над мужеством революционеров, сравнивая их с нехрабрыми животными, лягающими льва.

Если в ту минуту, когда писались цитированные строки, какой-нибудь лев был повержен, так это лев революции. И - простите, господа! - если какой-нибудь осел лягал поверженного льва, так это осел либерализма.

--------------

Мы говорим в этой главе о суде либерализма и, в особенности, "Полярной Звезды" над революцией. Но, в сущности, газета Струве не судит революцию, а обвиняет ее. Это не голос судьи, который взвешивает доводы за и против - да таких беспристрастных судей в политике и не бывает; еще менее - это голос защитника, который отстаивает свое дело, несмотря на все его изъяны. Это голос прокурора по политическим преступлениям революционного народа. И чем далее, тем пристрастнее и ожесточеннее становится обвинительный акт.