Наши годы

Необъяснимая робость охватила. Надо вставать, собираться, я же без конца перекладывал из кармана в сумку и обратно свернутую газету, совершенно мне ненужную. Давным-давно всю ее от корки до корки прочитал, номер мне показался так себе. Обнаружил две грамматические ошибки, три фактические неточности, несколько двусмысленных заголовков. Хоть сейчас выступай в их редакции на летучке!

Зачем я рвался в эту командировку? Сейчас здесь протекала другая река. В Анадыре меня никто не ждал, не помнил. А если и помнили, то забыли.

Самолет быстро пустел.

Конец сентября, но как тепло в Анадыре! Бархатный сезон.

У меня не было багажа, я сразу двинул на автобусную остановку, узнал, что автобус до переправы пойдет через час. Вернулся в аэропорт — красное кирпичное здание, которое строили так неторопливо.

Некоторое время бесцельно слонялся по этажам, глядя в большие чистые окна. На взлетной полосе ревел «Як-40», улетающий в Магадан. Три желтых «Ан-2» стояли в углу. Эти летают на местных авиалиниях: Уэлен, Беринговский, Иультин… Иультин!

Зачем я рвался в эту командировку?

Купил в киоске местную газету, жадно проглядел. Фамилии корреспондентов были сплошь другие. Редактор тоже сменился.

Другая река несла другую воду Вряд ли мне кто встретится из прежних знакомых. Я подумал, что приехал сюда потому, что это моя работа. Что у меня есть задание, которое я хочу выполнить как можно лучше. Что мне интересен этот край, эти люди. В конце концов, это прекрасно посетить места, где бывал в юности.

В окна аэропорта светило солнце.

Двенадцать часов. Полдень.

Из типографии в это время обычно приносили первые оттиски завтрашних полос. До двух читка-правка, потом обед, ожидание исправленных оттисков. Величественно поднималась в редакцию Олимпиада. Русые волосы убраны под косынку, шаг тяжел. Ох, не любила она переливать на своем поющем линотипе абзацы, не любила.

Возвращение. Интересное слово. Попытался сам придумать ему этимологию. Воз. Врат. Возвращение — некий воз, въезжающий в некие врата, через которые он уже когда-то проезжал. Что на возу — неизвестно, но дважды — в одни врата. Но как тогда быть с «вращением»? С древнегреческой рекой, которая, вместо того чтобы измениться или остаться неизменной, закручивается в омут? Значит, возвращение еще и омут, когда не разобрать, какая вода тебя крутит: старая, новая? Быть может, не в воде дело, а в человеке?

Я вспомнил возвращение с Чукотки в Москву. Звонили знакомые, говорили разные глупости. За год рассеялась атмосфера, соединяющая меня с большинством прежних знакомых, и, пытаясь возродить былую близость, я задыхался, отвечал невпопад, впадал в тяжелое молчание.

«С бородой?»

«Ты там случайно не женился? Не вывез симпатичненькую эскимосочку?»

«Вот, поди, спиртяги-то нахлебался?»

«Куда будешь тыщи девать? Много там заколотил?»

«Ждем, когда пожалуешь с рыбой, с икоркой. Ты что, надо же отметить!»

Такие, в общем-то, обыкновенные вели со мной разговоры. Однако я как-то подрастерял многие прежние знакомства.

Я въехал в Москву на неведомом возу, и неведомое содержимое неведомого воза неожиданно начало мною распоряжаться. Мне хотелось убедить самого себя и окружающих, что там, на Севере, я стал бывалым человеком, познал что почем в жизни.

Но это было не так.

Какие, в сущности, испытания выпали на мою долю?

Однажды зимой слегка обморозил руки. Летели в стойбище на «Ан-2», но не долетели. Сели на снег, потек двигатель. Пока пилот вызывал по рации самолет, я бегал вокруг самолета. Мороз был под сорок. Поливали керосином и жгли какие-то тряпки, пустые мешки, чехлы. Другой самолет прилетел через пять часов. А в моторе нашего надо было все время дергать клапан, чтобы не примерз. Примерзнет, не взлетим, объяснил пилот. Мы и теребили его по очереди. Руки, таким образом, слегка себе попортили. Страшного-то ничего не произошло. Просто с тех пор, когда на улице даже небольшой мороз, руки противно ноют, болят.

Еще был случай, скорее смешной. Готовили с Сережей Лисицыным репортаж о геологах. В выходной поехали с ними на вездеходе в баню. Баня была на базе, километрах в двадцати, что ли. Полпути проехали, началась пурга. С дороги сбились, вездеход по самую крышу занесло. Сутки сидели в кузове, стуча зубами, согреваясь изредка спиртом, который припасли, чтобы выпить после баньки. Потом нас вытащили.

Вот, собственно, и все, что на возу.

Да еще никак не забыть ветер. Он свистел даже в моем окне. Особая там образовалась акустика. Ложился спать — ветер. Просыпался — ветер. Первое время в Москве я не мог привыкнуть к тишине за окном.

…Ирочка позвонила на следующий день вечером.

— Прилетел, орел? — спросила.

Я подумал, что вряд ли она оценит содержимое воза. Ветер, занесенный снегом вездеход, слегка обмороженные руки — даже расскажи я ей про это — все равно это для нее блажь, ребячество, дурость моя.

— Почему орел? Тогда уж ворон. Как там, помнишь: «Какой я мельник, я ворон!» Или наоборот?