Наши границы

– Художницей.

– Художницей? – челюсть ректора собрала всю пыль на полу. Его глаза были размером с мою пятку, а ноздри беспорядочно раздувались.

– Да, мне нравится писать картины.

Харрис подпрыгнул на стуле, сглотнул, дрожащими руками ослабил тиски галстука и прошёл в другой конец комнаты. Набрав стакан воды из графина, он залпом опустошил его и пару секунд постоял на месте, играя стаканом в руке. Его взгляд смотрел в стену, где висела фотография. Я не смогла совпадать с любопытством, поэтому осторожно, не издавая ни звука, подошла к нему и с нескрываемым интересом впилась глазами в фотографию. Молодой Харрис, одетый в клетчатую рубашку и смешные брюки на лямках, держит на руках свёрток с ребенком, с любовью смотря прямо на него. А рядом с ним стоит прекрасная блондинка, чьи волосы едва доходят до плеч. Сарафан в цветочек изящно подчеркивает каждый ее изгиб, а жёлтая шляпка закрывает её макушку. Женщина обнимает Харриса за талию и также, как и он, смотрит на ребенка с любовью.

– Значит картины, – практически беззвучно шептал он во второй раз.

Пропуская мимо ушей сказанное им, я осторожно спрашиваю:

– Это ваши жена и ребенок?

Харрис быстро моргает, вытирает глаза и чуть-чуть поворачивается ко мне. Красные глаза, подрагивающие губы приковывают мое внимание к себе. Почему он плачет? Может, его жена и ребенок умерли? Или это его сестра и племянник, а у него самого нет никого? Следовало сначала подумать об этом, прежде чем задавать вопрос, потому что странная милостыня гораздо лучше гнева, а своим вопросом я, возможно, задела больную точку в его жизни, из-за чего на меня обрушатся миллионы молний ректора-Зевса.

– Да, это моя жена и наша… дочь, – сдавленно ответил он.

– Вы, хм, расстроены, что случи…

– На этом закончим, – громко перебил меня Харрис, отказываясь слушать продолжение моего следующего вопроса, – я совсем забыл о том, что у меня совещание. Давайте я провожу вас.

Как только я хотела возразить, он аккуратно обернул вокруг моего запястья пальцы и потащил к выходу. Снисходительно улыбнувшись мне, он открыл дверь и практически выпихнул меня из своего кабинета. Почему практически? Да он, блять, серьёзно выпихнул, кинув напоследок:

– Приготовьтесь, что через две недели состоится одна очень интересная выставка, и я хочу, чтобы вы были там со мной.

– Зачем?

– Там будет одна очень известная и талантливая художница, и я думаю, что она поможет вам разобраться с вашим желанием стать творцом искусства.

– Зачем мне помогать с этим? Я итак знаю, что хочу. Разве нет, ректор? – чувствую себя ребенком из-за бесконечного протока вопросов, которые так и норовят из меня выпасть.

– Сколько картин вы отдали на благотворительную выставку?

– Три.

– Если вас попросят написать к определённому сроку большее количество, к примеру, раз в шесть, сможете ли вы?

Если в моей жизни будет происходить что-то яркое, запоминающееся, доводящее меня до эмоционального пика, то – да. В любом другом случае мой талант канет на дно.

– Вот именно, – он прочитал всё на моем лице, сделав правильный вывод, – Грейс, тебе только на руку общение с.. ней.

– Кто она? – сдалась я. Если так нужно, то пускай будет. Думаю, общение с какой-то известной художницей не помешает мне, тем более я никогда не общалась тет-а-тет с такими же, как я.

Харрис улыбнулся одним уголком губ.

– Моя жена. Идите, мисс Мелтон. На сегодня все.

Дверь захлопнулась перед моим носом, оставляя меня в коридоре смотреть на деревянную преграду между мной и странным, сегодня ещё более странным чем обычно, ректором.

Дойдя до библиотеки, я быстро прошагала к своему излюбленному месту, где никто не видит меня и не может помешать заниматься своими делами. В голове была большая куча дерьма, связанного с Диего, а единственное, что помогает мне разобраться в себе – это рисование. Достав блокнот и карандаш, я воткнула наушники в уши, в которых заиграла The Lumineers – Sleep On The Floor, и начала творить. Первые линии я рисовала без раздумья, ориентируясь лишь на своих чувствах и ощущениях. Следующие линии я рисовала с чётким пониманием того, кого я собираюсь изобразить. Диего. Сильная челюсть, острые скулы, прямой аристократический нос, наглый взгляд, кажущийся холоднее, чем зимы Аляски, короткие волосы и едва заметная родинка над губой. Кто бы мог подумать, что я чертовски круто рисую портреты?

Никто не говорит, что ты нарисовала бы шедевр, если бы перед тобой был, к примеру, Алан, – посмеивалось второе «я».

По крайней мере сейчас я чуть больше, чем вчера вечером, настроена на то, чтобы открыть окно в голове, позволяя ветру выставить образ Диего из моей головы. Я не могу так часто о нем думать. Это – ненормально, неправильно, дерьмово, паршиво, полный пиздец.