Наши за границей

Глафира Семеновна, раздевшись, стала оправлять юбку своего шелкового платья, и дама в черном платье присела на корточки и принялась помогать ей в этом деле. Увидав что-то отшпилившимся в отделке юбки, она тотчас же извлекла из своего лифа булавку и пришпилила ею.

— Капельдинерши, капельдинерши, это сейчас видно, — решила Глафира Семеновна, когда дама, посмотрев на номер билетов, повела супругов в театр на места.

— Voilà, monsieur et madame… — указала капельдинерша на два кресла и прибавила: — Bien amuser…

Супруги начали рассматривать театр. Зал театра «Эдем» был великолепен. Отделанный в мавританском вкусе, он поражал своею особенностью. Красивое сочетание всевозможных красок и позолоты ласкало зрение; по стенам и у колонн высились гигантские фигуры кариатид, так художественно раскрашенных, что они казались живыми.

— Вот театр так театр! — невольно вырвалось у Николая Ивановича. Но в это время к супругам подкралась третья капельдинерша, с живой розой на груди вместо банта, нагнулась и стала что-то шарить у их ног.

— Кеске се! Чего вам, мадам? — опять воскликнул Николай Иванович. Но дама уже держала маленькую подушку и подпихивала ее под ноги Глафиры Семеновны.

– Çа sera plus commode pour madame, — сказала она и, наклонясь к его уху, прошептала: — Donnez moi quelque chose, monsieur… Ayez la bonté de me donner un peu.

— Подушку, подушку она мне предлагает и просит за это… — перевела Глафира Семеновна. — Дай ей что-нибудь.

— Фу, черт! Вот чем ухитряются деньги наживать! — покачал головой Николай Иванович и сунул капельдинерше полфранка. — Подушку она подавала, а я-то думал: что за шут, что баба меня за ноги хватает! Хорош театр, хорош… — продолжал он любоваться, но перед ним уже стояла четвертая капельдинерша, то скашивая, то закатывая подведенные глаза, и, улыбаясь, совала ему какую-то бумажку, говоря:

— Le programme de ballete, monsieur…

— Программ? Вуй… А как она, а ля рюсс написана или а ля франсе?

— Да, конечно же по-французски, — отвечала Глафира Семеновна.

— А по-французски, так на какой она нам шут? Все равно я ничего не пойму. Алле, мадам, алле… Не надо. Не про нас писано… — замахал Николай Иванович руками, но капельдинерша не унималась. Она подкатила глаза совсем под лоб, так что сверкнула белками, улыбнулась еще шире и прошептала:

— Un peu, monsieur… Soyez aimable pour ene pauvre femme… Vingt centimes, dix centimes[22].

— Вот неотвязчивая-то! Да что это, из французских цыганок, что ли?! Мелких нет, мадам. Вот только один медяк трешник и остался, — показал Николай Иванович десятисантимную монету.

— Merci, monsieur, merci… — заговорила капельдинерша и вырвала у него из рук монету.

— Ну, бабье здешнее! И медяками не брезгуют, а смотри-ка, как одета!

Глафира Семеновна сидела с принесенным с собой биноклем и осматривала в него ярусы лож. Николай Иванович также блуждал глазами по верхам. Это не уклонилось от взгляда капельдинерш, и перед ним остановилась уж пятая раскрашенная капельдинерша и совала ему в руки маленький бинокль, приговаривая:

— Servez-vous, monsieur, et donnez moi quelque chose.

— Тьфу ты, пропасть! — воскликнул Николай Иванович. — Да не надо, ничего мне больше не надо.

Раскрашенная капельдинерша не унималась и приставала к нему.

— Цыганки, совсем цыганки… — пробормотал он, вытаскивая карман брюк и показывая, что он пуст, и прибавил: — На, смотри… Видишь, что рьян…

— Ну, вот ей медячок, а то ведь не отстанет, — сказала Глафира Семеновна, порылась в кармане и вынула десять сантимов.

— Merci, madame, merci… — закивала ей капельдинерша, взяв медную монету, отскочила и стала приставать к другому мужчине.

Театр наполнялся публикой. В верхнем ярусе виднелись мужчины, сидящие боком на барьере, что крайне удивляло супругов. Оркестр строился и, наконец, грянул.

Минута — и взвился занавес.

Без офицеров

Представление фантастического балета «Экзельсиор» началось. Декорации были великолепные, костюмы тоже, но танцевала только балерина, исполняющая главную роль, остальные же исполнительницы балета, хоть и были одеты в коротенькие балетные юбочки, только позировали с гирляндами цветов в руках, с тюлевыми шарфами, со стрелами, с флагами, но в танцы не пускались. Они откидывали то правые ноги, то левые, то наклонялись корпусом вперед, то откидывались назад — и только. Это не уклонилось от взоров супругов.

— Удивительное дело: только одна танцовщица и распинается в танцах, а все другие только на месте толкутся да ноги задирают, — сказал Николай Иванович, когда балерина чуть ли не в десятый раз стала выделывать замысловатое соло на пуантах. — У нас уж ежели балет, то все прыгают, все стараются, а здесь кордебалет как будто только на манер мебели.

— Все-таки хорошо, все-таки интересно. Ты посмотри, какая роскошная обстановка, — отвечала Глафира Семеновна.

— Ей-ей, у нас, в Петербурге, балет лучше. Театра такого роскошного нет, а балет лучше.

— Ну как же лучше-то! Смотри, смотри: принесли лестницы и забрались на ступеньки. Вон как высоко стоят и руками машут. Ведь это целая гора из людей.