Наследие Божественной Орхидеи

– Она рассказала мне, что ты сделала, – сказала женщина с карими глазами, затем указала на высокий потолок. – Как ты все это заполучила.

Смех Орхидеи был похож на глубокий рокот.

– Того, что ты знаешь, мне не хватило бы даже на то, чтобы полить комнатный цветок, Грета.

Грета уперла кулаки в бедра. Рей и Калеб-младший медленно придвинулись и встали по обе стороны от кресла Орхидеи, как часовые.

– Спокойно, Грета, – сказал третий Буэнасуэрте, долговязый, с черными, напоминающими чернильное пятно волосами. Он нежно положил руку на плечо сестры, как tío Феликс успокаивал Энрике, и было приятно знать, что все семьи похожи в каких-то вещах. Есть те, кто чувствует слишком сильно, те, кто мало чувствует, а еще те, кто знает, как с чувствами справиться.

– Если наша сестра готова оставить прошлое позади и извиниться за то, через что она заставила пройти нашу мать, мы готовы ее выслушать.

– Ты неправильно понял, Себастьян, – сказала Орхидея. – Я пригласила вас не для того, чтобы извиняться. Изабелла Буэнасуэрте была такой, какой была, и я нутром чую, что я была для нее только обузой. Я буду сознавать это до своих последних мгновений. Ты неправильно понял, что она заболела из-за меня.

– Тогда зачем было звать нас сюда? – спросил Вильгельм.

Охристая бледность всех Буэнасуэрте посерела, они стали настоящей черно-белой фотографией. Даже воздух вокруг них искривлялся и тускнел по краям, как будто они находились на другом уровне существования.

– По правде говоря, я надеялась, что придет ваш отец.

– Он нездоров, – сказала Грета. – Ана Крус осталась ухаживать за ним.

– Жаль. Мне бы хотелось снова увидеть Ану Крус, – сказала Орхидея. – Реймундо, будь добр, принеси мне портсигар с каминной полки.

Рей выполнил ее просьбу. Серебряный портсигар был украшен инициалами БЛ и звездой с расходящимися лучами. Однажды Маримар попыталась открыть его, но маленький рычажок сбоку не поддавался.

Конечно, в руках Орхидеи крышка тут же поднялась, под ней лежала старая зеленоватая банкнота.

– Cinco sucres[19]

. – Ее голос вновь обрел четкость. – Так я встретила твоего отца, так изменилась жизнь моей матери, так появились все вы. Наверное, так изменилась и моя жизнь, но я всегда знала, что иду по другому пути, нежели моя мать. Мы разошлись еще до моего рождения. Я десятилетиями хранила эту купюру за семью печатями и не истратила ее, даже когда у меня не было больше ничего, потому что в ней было обещание.

– Какое обещание? – спросил Вильгельм.

– Что я никогда больше никому не буду должна, особенно таким людям, как твой отец. Это был заем, и я хочу его вернуть.

Орхидея протянула купюру. Пятеро братьев и сестер Буэнасуэрте все еще стояли обиженные, озадаченные. Казалось, у Вильгельма вот-вот пойдет пена изо рта, но он пересек гостиную почти неслышными шагами и выхватил банкноту из рук Орхидеи.

– Возможно, ты никому не должна, – сказал он, – но, судя по всему, твои потомки заплатят за это. Что бы ты ни сделала, надеюсь, оно того стоило.

Буэнасуэрте беззвучно ушли, не оглядываясь.

Монтойя уставились на Орхидею, которая широко улыбалась, сидя с закрытыми глазами.

– Это было необходимо? – спросила Рейна.

Орхидея встретилась взглядом со своей невесткой и ответила вопросом на вопрос:

– Каково это – жить без гнева в сердце?

Рейна знала, что лучше не отвечать.

– Мне, например, нравится такое семейное воссоединение, – воскликнул Рей, подходя к барной тележке и поднимая с нее бутылку янтарной жидкости. Он налил себе большую порцию, затем вспомнил об остальных. Подняв бокал, он произнес:

– Салют, ублюдки!

– Ладно, все вы там, – громко сказал Феликс, нервно потирая руки в своей обычной манере. – Если так будет продолжаться, мы не поужинаем вовремя. Рейна, Сильвия, Калеб, вы со мной на кухне. Пенни, Маримар и Рей, за вами уборка. Хуан Луис и Гастонсито, помогите Рики принести сюда обеденный стол.

Энрике выхватил у Рея напиток на половине глотка и сел в кресло напротив матери.

– Я занят.

– Я принесу, – предложил Фредерико, муж Сильвии.

– Видишь, какой услужливый, – Энрике поморщился от украденного обжигающего напитка.

– А как насчет меня? – спросила Татинелли, поглаживая живот. – Мы можем помочь.

– Тати, ты пока отдохни, – сказал Феликс.

Энрике рассмеялся. Он показал на побеги, росшие между костяшками пальцев матери.

– Конечно, вы все это принимаете. Никто из вас не задает вопросов по поводу того, что она делает.

– Напротив, – отозвалась Сильвия. Ее волосы были стянуты в пучок так туго, что казалось, ей должно быть больно. – Я все время задаю вопросы. Но меня устраивает, что у меня нет ответов. Я принимаю твою мать такой, какая она есть. А ты просто зануда.

Мгновение растерянности. Обида и гнев промелькнули на лице Энрике.