Наследие Божественной Орхидеи

Маримар подавила беспокойство. Дом слишком велик, чтобы полностью привести его в порядок к ужину. Она напомнила себе, что Орхидее осталось недолго, и ей больше не нужен чистый дом. Признание этого, даже просто в собственных мыслях, наполнило ее глубокой печалью, которой она пыталась избежать. Что бы сделала ее мать, если бы она была жива и была тут с ними? Поставила бы одну из пластинок Орхидеи и сделала вид, что все это игра. Первый, кто найдет что-то серебряное, что-то красное и что-то из стекла, победит. Маримар отполировала серебро, смазала маслом красный кожаный табурет для ног, убрала пыль с коллекции крошечных хрустальных зверьков Орхидеи. На мгновение Маримар услышала эхо своего детского смеха, увидела размытые силуэты себя и Рея, бегущих по этому же коридору и играющих в этом же кабинете. Она тосковала по давно ушедшему времени и по вещам, которые не вернуть. Она провела пальцем по ямке на своей шее. Хотела бы она не испытывать этого чувства.

Тощий петух, кудахча, вошел в парадную дверь, оставляя за собой голубые перья.

– Габо! – крикнула Маримар, не в силах поверить, что это существо еще живо.

За ним ворвались близнецы.

– Вернись!

– Вы должны были убираться в столовой, – когда эти слова слетели с губ Маримар, она почувствовала себя столетней старухой.

– Я пытаюсь спасти

его, – объяснил Гастон. Или, может быть, Хуан Луис.

Она никогда не могла их различить.

– Да, мама хочет его приготовить. Говорит, что это убийство из милосердия, так как иначе он останется совсем один, когда Орхидея уйдет.

Петух склонил голову набок, как будто знал, что они говорят о нем. Вряд ли в нем было что-то, кроме кожи и перьев, и Маримар задумалась, не был ли петух Габо, подобно оберегам вокруг дома, просто еще одной вещью, охранявшей Орхидею и долину.

– Мне нужно еще выпить, – сказал Рей, приставил швабру к стене и, смеясь, вышел из коридора.

– Тогда возьми Габо и оставь его в сарае, – предложила Маримар.

– Там папа режет свинью! – сообщил первый близнец.

– Ладно, – сказала она. – Отнеси его в комнату для гостей наверху. Никто не станет беспокоить Майка.

– Наверное, потому что он похож на рыбу-каплю, – сказал второй близнец.

– Нет, нет, рыбы-капли круглые и розовые. Он похож на детеныша рыбы-капли и жирафа, – сказал первый близнец.

Маримар заметила свою очень беременную кузину, вразвалку спускавшуюся по лестнице. Если она и слышала, что близнецы говорили о ее муже, то никак это не прокомментировала.

Хуан Луис и Гастон пискнули, как поцарапанная пластинка. Они подхватили древнего петуха, и Хуан Луис – вероятно – обнял его, как младенца.

– Привет, Тати, – сказала Маримар.

– Я как раз спустилась, чтобы принести Майку что-нибудь выпить. Он…

Она остановилась перед Маримар и запнулась, не в силах подобрать слова. Он не может справиться с этим? Он не может справиться с нами?

– Да, – закончила за нее Маримар.

В этот момент в коридор вернулся Рей с высоким стаканом в руке, в котором болтались веточка розмарина и лед.

Маримар схватила стакан, не обращая внимания на недоумение, появившееся на его лице.

– Майк может выпить это, – сказала Маримар.

Она протянула стакан тому близнецу, который не держал петуха, и подмигнула им обоим.

– Отнеси это мужу Тати. И береги Габо.

На их лицах появилась улыбка Монтойя, за которой хранились сотни тайн.

– Пойду налью себе снова выпить, – сказал Рей. Он протянул руку Тати. – Орхидея хочет тебя видеть.

Маримар отступила от Тати, увидев очертания ножки прямо сквозь рубашку своей кузины.

Тати погладила живот.

– Ой! Я думала, она разговаривает с Энрике.

– Он где-то там, этот человекоподобный мешок, – сказал Рей.

Рей и Татинелли отправились навестить бабушку. Близнецы спасали домашнее животное, остальные аврально готовили, и Маримар должна была внести свою лепту. Надо было работать.

Долгое время после переезда в Нью-Йорк Маримар хотела только одного – выкинуть из головы дом и Орхидею. Жестокая любовь города служила своего рода барьером для воспоминаний о трагической гибели матери или о долине и фруктовых деревьях с блестящими, вечно спелыми плодами. Но воспоминания неизбежно приходили к ней, потому что выбросить Четыре Реки из головы и сердца было все равно что пытаться жить изо дня в день с завязанными глазами и связанными за спиной руками. Маримар думала, что покончила с Четырьмя Реками, но Четыре Реки еще не покончили с ней.

Теперь, когда она оказалась здесь, от этого было не уйти. Маримар вспомнила, как сорвала полногтя, пытаясь вырвать лавровый лист на двери. «Это ты виновата! – кричала она, кровь капала на половицы. – Ты не защитила ее. Ты убила ее». Маримар вспомнила, как ладонь Орхидеи обожгла ей щеку, и неподвижность, тишину дома, когда Орхидея уселась в свое проклятое кресло, выпила свой проклятый виски и погрузилась в ту оглушительную тишину, которая могла длиться целыми днями. Они даже не попрощались.