Наследник

— Да, — Эска задумчиво кивнула, — ты очень странный. Ты вообще какой-то не наш.

— Я и сам знаю, что я подкидыш.

— Я не о том. Ты чужих кровей, мне всегда так казалось, а сейчас я точно это вижу. Ты не от мира сего, Кристи-Заморыш. Тебе не обидно, что я тебя так называю?

— Наоборот. Мне всегда это нравилось.

Она с удовлетворением кивнула.

— Знаю. И даже знаю, почему.

— Вот как? — я удивился, — тогда растолкуй мне.

— Да потому что ты всегда до смерти стеснялся своей нездешней красоты. Ты красавчик и не похож на других. И тебе было неудобно перед другими, что они не таковы: что Альего толстый, а Фичьо щуплый, что у Канетто длинный нос до колен, а Жильбо рыжий как осенняя клумба… ты всегда стеснялся выделяться. Странно… красота обычно такая яркая, самоуверенная, а в тебе всегда было что-то уязвимое, мне и сейчас кажется, что тебя очень легко обидеть.

— Короче, тебе меня жалко.

— Может и так. Но ты знаешь, что такое для женщины жалость? Это почти что любовь.

— Понятно. Явился через шестнадцать лет, оболганный, обтрепанный и ничего не добившийся, пустой как рваный мешок, и ты меня за это почти что любишь.

— Дурачок ты, Кристи. Я тебе почти что сестра, и выбирать слова поприличней не собираюсь. Жалко мне тебя, значит, жалко. К тому же ты сразу начал за упокой. Ничего, никого… Лучше похвастай чем-нибудь.

— Нечем мне хвастать, да и не умею я.

— Так уж и нечем? Неужели не нашел ни одной покровительницы? Вот уж в чем я не сомневалась!

— Это всё были жены тех, кому я служил. Кончалось тем, что я не мог смотреть в глаза своему хозяину и уходил. Вот такие мои успехи.

Эска снова рассмеялась, но, как мне показалось, уже не так весело.

— Да, и здесь ты ни на что не годен!

— У тебя найдется для меня работа? — спросил я.

— Глупый ты… — она перестала смеяться и взяла меня за руку, — поживи пока, отдохни, осмотрись. Я же тебе не чужая.

3

Эска отвела мне, конечно, не мою старую коморку на чердаке, а вполне приличную угловую комнату. У меня было сразу два окна: на внутренний двор и на Тополиную улицу. Зато не было камина, но на холод я уже давно не обращал внимания. Сон пришел быстро и неумолимо.

Утром я рубил дрова и куски мороженой говядины в сарае. Эска зашла ко мне, закутавшись в платок и меховую накидку, от мороза ее щеки разрумянились, но глаза были усталые, как после бессонной ночи.

— Представляешь, эта старая хрычовка Ведбеда уже знает, что ты вернулся! Дожидается тебя в зале, наверно, хочет прочесть очередную нотацию, чтобы ты держался от меня подальше.

— Никакая сила не заставит меня держаться от тебя подальше, — усмехнулся я и яростно вонзил топор в мощную белую кость задней ноги несчастного животного.

— Помнится, ты мне это уже говорил шестнадцать лет назад.

— Я?

Эска снова рассмеялась.

— Ладно, закончишь эту тушу, пойди к ней. Надо уважить старушенцию. Знаешь, она переживала, когда ты убежал. Влюбилась в тебя что ли?

— Ага. С самого детства. Она всю жизнь за мной следит.

— Интересно, зачем?

Старушенция сидела за столом у окна. Я подсел к ней, моя кожа горела от мороза, мои руки пахли сырым мясом. Я был лохмат, бородат и раздет по пояс, как какой-нибудь пират. Она взглянула на меня изумленно, оловянные глаза ее с набрякшими веками застыли как льдинки.

Я уже не был мальчишкой, которому она читала проповеди, а она из пожилой солидной дамы превратилась в старушку, не столько строгую, сколько жалкую. Я всегда знал, что Ведбеда сектантка, и секта ее требует от своих членов полного аскетизма. Им почти ничего нельзя было есть, при этом почти не пить, почти не спать, и вообще ничем не украшать свою и без того тусклую жизнь. Это была крайность, с которой я еще мог бы смириться, если б они оставили меня в покое. Я не был порочен, скорее наоборот, слишком совестлив, но аскетизм меня не привлекал никак.

— Скажи мне честно, Кристиан, — начала она без всяких объяснений и приветствий, очевидно, у ее аскетов это считалось излишним, — ты счастлив?

— Ну и вопросы у вас, тетушка! — усмехнулся я, — счастье бывает только в утробе.

— Ты достиг чего-нибудь в жизни?

— Да. Конечно! Я теперь знаю всё, чем не должен заниматься.

— Значит, ты не нашел себя…

— Не заманивайте меня в свою секту, тетушка, мне жизнь пока не надоела, хоть она и предательская штука, скажу я вам.

— Но ты, по крайней мере, скопил денег?

— Я больше тратил, чем копил.

— Ты нашел себе покровителей?

— Я их растерял. Я никому не нужен, тетушка, но оставьте меня в покое. Я вам, кажется, не родня.

— Да, — пробормотала она, — ты оторванный листок… не женись на этой женщине, она распутна!

Этого я и ждал. Поэтому и не разозлился, мне стало смешно. Годы шли, ничего не менялось!

— Она сама за меня не пойдет, тетушка.

— Она принесет тебе несчастье. Я знаю!

— Мне? — я чуть не расхохотался, — господи, ну какие у меня могут быть несчастья? Чего мне терять? У меня даже честного имени не осталось. Не пугайте меня, тетушка, и ступайте своей дорогой. А мне пора за топор браться, а то мерзну.

Оловянные глаза моей доброжелательницы сверкнули злобой.