Наследник

— Будешь ломаться на нее за тарелку супа и крышу над головой. А по праздникам она будет пускать тебя к себе в постель, чтоб и там постарался. Знаешь, сколько у нее таких работников?

В общем-то, злиться на это убогое создание я не мог, но топором пригрозил.

— А ну-ка брысь отсюда, старая кочерыжка! Что-то ты разболталась!

Ведбеда поднялась из-за стола с неизменным достоинством. Она вся была в черном как новоиспеченная вдова. Седые волосы торчали паклей из-под крахмально-белого чепца.

— Ты глуп, Кристиан, — сказала она с умным видом, — но это ничего, Это не страшно. Потому что за тебя будут думать другие.

Я смотрел ей вслед, несколько опешив.

Эска подошла не сразу, но позже всё же поинтересовалась, зачем приходила старая ведьма.

— Всё за тем же, — усмехнулся я, — предупреждала, чтобы я на тебе не женился.

— За каким дьяволом мне такой муж как ты! — фыркнула Эска.

— Это-то понятно…

— Всё. Больше эту пареную репу и на порог не пущу!

Ближе к вечеру я отправился к Джоло. Он жил в самом конце Кожевенной улицы и, судя по вывеске, занимался тем же, чем и его отец: шил сапоги. Не сам, конечно. На него работала кучка подмастерьев и подростков-учеников. Мастерские занимали весь первый этаж. На втором совсем недавно жил сам хозяин с матерью и сестрой. Теперь сестры не было, и весь дом еще хранил следы недавнего траура.

Я чувствовал себя неловко, вторгаясь в этот печальный покой, тем более что был не зван. Джоло долго смотрел на меня затуманенными глазами, оторвавшись от книги счетов и не понимая, кто я и зачем. Он почему-то не узнал меня, хотя другим не помешала ни моя борода, ни моя поседевшая шевелюра. Впрочем, потом все встало на места. Мы сидели за столом, целеустремленно напиваясь и, перебивая друг друга, рассказывали о промелькнувшей жизни.

Он тоже был не женат, больше всех на свете любил свою сестру и ничего не мог понять в ее смерти.

— Ненавижу смерть, — сказал я, мотая захмелевшей головой, — ненавижу, как врага.

— Ты хочешь, чтобы все жили вечно? — снисходительно усмехнулся Джоло.

— Нет. Но каждый должен умирать только тогда, когда ему нужно и когда он к этому готов. Такую смерть я понимаю и приветствую. Но она, как правило, подлая и жестокая, она приходит внезапно и косит без разбора…

— Но ведь на всё Божья воля, Кристи!

— Не верю. Если ты рождаешься способным прожить девяносто, то почему должен умереть молодым? И почему в муках, а не достойно и легко? Зачем создавать такое сложное и способное чувствовать и мыслить существо как человек, чтобы тут же превратить его в кучу костей и мяса? Не верю! Умирать должны только старики, которые уже исчерпали эту жизнь и поняли ее, которые прошли все ее этапы. Им уже незачем оставаться на этой земле. А всё, что раньше — то от дьявола!

— Ты как будто не был безбожником, Заморыш.

— Я стал им, — у трезвого у меня бы язык не повернулся, но когда рядом друг детства с таким же осоловевшим взглядом, как у тебя самого… — я стал безбожником в городе мертвецов.

Джоло передернулся, как будто вместо вина хлебнул микстуры.

— Представь себе целый город одних покойников, — сказал я мрачно, — за три дня там не стало никого. Один я как заговоренный…

— Ты был в Араклее?

Название этого города теперь произносили только шепотом. От несчастной Араклеи осталось одно пепелище. Черная Смерть попировала там на славу! Джоло посмотрел на меня с ужасом.

— И ты — жив?!

— А мне хоть бы что, — подтвердил я.

Это признание я хорошо запил.

Потом мы распевали песни и стучали в такт кружками по столу, что совсем не понравилось его достойной матушке, и я, макая бороду в огуречный рассол, поклялся ей, что найду убийцу ее дочери, даже если это сама Костлявая с косой. Это было ужасно, и наутро мне не хотелось об этом вспоминать. А ночью я приплелся домой и повис на перилах лестницы, ведущей на второй этаж, собираясь с силами. Эска властно вытащила меня из полушубка и подтолкнула наверх.

— Ты еще и пьяница, — сказала она.

— Осторожней, хозяйка!

Я остановился двумя ступеньками выше и обернулся. Эска стояла в ночном халате с дрожащей свечой в руке, волосы были разбросаны как попало, темные брови хмурились над зелеными глазами разгневанной кошки, из-под кружев ночной сорочки выступала чертовски соблазнительная грудь.

— Как ты прекрасна, — вздохнул я.

Эска поняла меня буквально.

— Не выдумывай, — сказала она строго, — иди и уткнись в свою подушку, Заморыш.

— А в твою нельзя?

— Проваливай.

Уже в постели меня всё преследовали обрывки разговора с Джоло, и как всегда, когда наговоришь слишком много, появилось мерзкое чувство пустоты и собственной ничтожности. Что-то я не так сказал, что-то он не так понял, а ведь я совсем не то имел в виду, надо пойти и объяснить ему! Надо сейчас же вскочить и всё ему растолковать по-другому!.. И сон не шел.

4

Я встал с чувством вины и с тяжелой головой и в который раз с завистью подумал, как хорошо быть молчуном. Потом вспомнил, что напрашивался к Эске в постель, и мне стало совсем плохо.