Наследник императора

Скирон не ответил – только ударил мечом. Не дотянулся до горла Малыша – редко кому это удавалось, даже высокий Скирон не сумел, клинок угодил в лорику, зазвенел металл.

– Ты спятил! Это же я! Малыш!

Новый удар Малыш встретил щитом.

– Сдавайся! Ты – наш!

Но Скирон его как будто не слышал – то ли позабыл слова родного языка, то ли был в исступлении боя. Малыш разозлился, ударил умбоном щита в щит Скирона – да с такой силой, что развернул лазутчика и опрокинул на землю. Малыш ухватил его за пояс, поднял, тряхнул так, будто хотел вытрясти душу. Скирон не сопротивлялся. Малыш взвалил его на плечо и понес. Остальные, подоспев, закрывали их щитами.

– Менелай с телом Патрокла, – подобрал нужное сравнение Фламма, уже когда они вырвались из котла кипевшей в центре двора схватки.

У стены, куда сносили раненых и сгоняли немногих пленных, Малыш положил на землю обмякшего Скирона. Шлем сполз пленнику на глаза, изо рта бежала струйка крови.

– Я что, зашиб его? – изумился Малыш. – Как же… я не хотел…

– Ты – нет, – сказал капсарий.

И указал на рану – чей-то клинок прошел как раз там, где две или три пластины погнулись, а одна отскочила, видимо, от удара. Пока Малыш пытался образумить бывшего легионера, кто-то из легионеров нынешних успел всадить свой меч в бок Скирону.

Малыш сдернул шлем, провел ладонями по лицу, размазывая грязь, пот и кровь.

– Как рана? – спросил, еще на что-то надеясь.

– Вряд ли, – только и сказал капсарий.

Малыш оскалился, отшвырнул шлем и ринулся в гущу сражения. Первого же дака оглушил ударом кулака в лицо, вырвал из его рук фалькс и пошел крушить так, как только он один и умел – каждым ударом убивая, порой сразу двоих. Следом за Малышом ринулся в бой Кука, прикрывая великана сбоку. Ему помогал Фламма. С другой стороны Малыша страховали Тиресий с Оклацием.

Приск больше не лез в драку. Он прислонил щит к стене и уселся рядом с умирающим Скироном. Тот ушел тихо – просто перестал дышать, да пальцы, вздрагивавшие в ладони Приска, расслабились. Левую руку так свело, что центурион скалил зубы от боли и был готов кричать в голос. Или так больно потому, что ушел его старый товарищ?

К ним подошел Адриан, стащил с головы шлем, волосы были мокрыми, слиплись. Легат выдрал из шлема войлочную подкладку, сжал в кулаке, мутные грязные капли просочились сквозь пальцы. По тому, как побелели костяшки десницы, стало ясно, Адриан сейчас готов выжать влагу не только из пропитанной потом подкладки, но из камней Красной скалы.

– Кажется, я сказал тебе, что ты мне дорог. Ты и твои люди. Куда ты полез, а?

Как раз в этот момент к ним подошел молодой Наталис. Вообразив, что Адриан расхваливает героя, решил поучаствовать:

– А ведь это я избрал центуриона Приска для штурма! – заявил трибун, раздувшись от гордости. – Как видишь, не ошибся. Отец меня учил: главное для командира – точно выбрать исполнителей замысла. Я сразу понял, что эти бравые парни первыми заберутся на стену…

– Что ж ты сам не полез впереди?! – повернулся к нему Адриан, да так глянул, что Наталис поперхнулся.

– Мой отец… – пролепетал трибун.

– Вместо тебя воевать не станет! – прорычал Адриан. – Живо! Вперед! Мы еще не взяли крепость!

Приск поднялся.

– А ты, – повернулся к нему Адриан. – Будь при мне! Никуда не отходить! Ни на шаг.

* * *

Во дворе римляне и варвары сражались до темноты. Впереди поднималось большое здание. Окруженное бревенчатым портиком, оно напоминало целлу храма – лишь наклонная крыша, крытая дранкой, разрушала иллюзию. Даки подготовились здесь биться до последнего. Дважды они укрывались внутри здания, дважды выскакивали наружу, контратакуя. Уже в сумерках уцелевшие защитники заперлись в доме и заложили дубовые двери брусьями. Римляне же так устали, что не могли сделать больше ни шагу.

Адриан, как ни спешил, велел штурм прекратить и встать лагерем, выставив вокруг дома в крепости три шеренги охранения – и менять их, как и положено, – каждую стражу.

Теперь оставалось одно – ждать утра. На утрамбованной земле двора разложили костры. Ожидалось, что даки ударят, прежде чем начнет светать. Трупы убитых защитников выволокли и сложили снаружи, рядом навалили хворост – утром запылает костер. Часть легионеров ушла в римский лагерь – отдыхать, чтобы стражу спустя сменить охранение. Медики работали при свете факелов всю ночь – столько было раненых.

Но стояли в карауле римляне зря – никто не нападал, никто не пытался прорваться наружу. Дом в центре крепости казался вымершим. Узкие оконца изнутри были забиты. Когда рассвело, Малыш первым взял топор и направился к двери. Рубанул дубовые доски. Дверь застонала под ударом, но изнутри в ответ не донеслось ни звука.

Малыш отступил. Вчерашняя ярость давно испарилась. Малыш выглядел усталым и даже вялым, как будто вместе с умершим Скироном ушла из его тела часть силы. Германец-симмахиарий, ухмыльнувшись, отобрал у легионера топор.

– Сдавайтесь! Мы оставим вам жизнь! – выкрикнул Адриан.

Утром легат уже не безумствовал, не лез вперед – двое легионеров прикрывали его щитами.

Но изнутри опять не последовало ответа.