Наследник из Сиама

Удалился он по-лакейски — пятясь назад. На этот раз Марго заперла дверь, чтоб уж никто не помешал внезапным появлением, после чего прошла к сейфу. А князь, выслушав рассказ о столкновении в кабинете, спокойно резюмировал:

— Завещание искали, твари дрожащие. Хм! Будто я помер. У Наташки отродясь драгоценностей не было, фальшивыми солитерами сверкала.

— Как старо все… — проговорила Марго. — Хотели найти, и что? Переписать завещание невозможно, значит, только чтоб уничтожить, коль их не устроит доля.

— Не устроит, — заверил князь. — И гроша ломаного не получат, потому как я помирать не тороплюсь. А коль помру — когда-то, нескоро! — все достанется внуку.

— Ох, крестный, непокойно мне, они на пределе. Не лучше ли будет их как-то успокоить, пообещать, что здесь всем найдется надежный приют?

— А им не приют нужен, а свобода, которую дадут мои деньги.

Вот такой вечерок вчера выдался, если не считать мелких оплошностей со стороны родственников князя, говоривших об истинном отношении к самой Марго, переселившейся к крестному, казалось им, навечно.

Секунду спустя она забыла о вчерашнем вечере, потому что на улице увидела принца Чаннаронга! И кстати! Одетого в европейскую элегантную одежду, а не в экзотический карнавальный костюм азиата! Но лицо, окрашенное южным солнцем в цвет хорошо поджаренного хлеба, потому и привлекло внимание, что диссонировало с белым снегом и бледными людьми. Принц вышел из обычного крытого экипажа, какой нанимают на улицах города, и зашел на почту. Марго постучала по противоположной стенке кареты, крикнув:

— Елизар! Останови у почты! Возле экипажа!

Поскольку почту успели проехать, пришлось развернуться, а минуту спустя Елизар натянул поводья перед экипажем принца, и лошади, встретившись, тихо ржали да фыркали, мотая мордами. Графиня Ростовцева решила оказать услугу принцу и предложить свою карету, чтобы отвезти его высочество, куда скажет. Времени прошло совсем ничего, Чаннаронг стремительно вышел с озабоченным лицом, Марго уже приоткрыла дверцу, да вдруг услышала:

— Любезный, на Степную улицу. И побыстрей.

Это сказал сиамский принц! На чистейшем русском языке! Без каких-либо погрешностей! Каково, а? А Медьери уверял, из европейских языков он знает всего два — французский и английский! Марго не знала, что и думать, она захлопнула дверцу и… вопреки самой себе не посмела последовать за принцем, так как Степная улица располагалась в квартале обедневшего дворянства и разночинцев. Принц заметит ее карету, захочет выяснить, кто его преследует, и что она будет говорить в свое оправдание — «я тут надумала прогуляться, а вовсе не за вами слежу»? Заодно поинтересуется, как удалось принцу блистательно выучить русский язык за такой короткий срок?

— Нет, так чисто, соблюдая тонкости интонаций, произношение, окраску… нет, иностранец безупречно говорить не может, — убеждала себя Марго вслух. — Тогда… он принц или не принц? То бишь он шотландец или… кто? Неужели… Но зачем лгать? Странно. Вот пройдохи! В этот город стекаются одни мошенники. Хм, кстати! Давненько я не навещала месье Медьери…

* * *

Кирсанов не привык к неудачам, он из тех людей, которым удаются задуманные предприятия, потому его расчетливая неторопливость всегда дружила с успехом. Но в Петербурге он столкнулся с невидимой стеной, оказалось, ее невозможно пробить, самое обидное — от него ничего не зависело. Просто когда речь заходила о сыне князя Соколинского, все пожимали печами, мол, это было так давно… не помним. Правда, кое-кто дополнял, что Мирон погиб, и добавляли слово «кажется». А о его жене… Какая жена! У князя Мирона?! Не было у него жены. В таком духе Кирсанов получал ответы, пройдя по адресам, что дала графиня Ростовцева, а также по тем, что дали Кирсанову уже в Петербурге.

Однажды в сопровождении Пискунова он прогуливался ввечеру по улицам, но не наслаждался ни помпезными красотами, ни модно одетыми дамами, ни отличной погодой — редкой гостьей в этом городе. Остановившись на мосту, Кирсанов взялся руками в перчатках за парапет и смотрел на лед, сковывающий Неву, на минуту забыв о своем спутнике, проворчал:

— Назад придется ехать ни с чем. Нехорошо это — без надежды оставить его светлость князя.

— Позвольте заметить, господин Кирсанов…

Высокомерная интонация дурака Пискунова, который не мог смириться, что отправили его в качестве слуги, заставила чуть вздрогнуть задумавшегося Кирсанова. Забылся, однако. Он повернул голову и остановил взгляд на недоразумении в бекеше времен Павла I, с намотанным на шею шарфом — побитым молью и неопределенного цвета, в глупейшей фуражке не по сезону. Пискунов пружинил на ногах и похлопывал себя по бедрам, дабы согреться, но смотрел вдаль прямо перед собой, давая понять тайному агенту, что он равный.

— Извольте говорить, господин Пискунов, — разрешил Кирсанов.

Ему изрядно надоел этот демонстратор равноправия, принимавший главенство Кирсанова с трудом, но притом всем своим глупым видом показывая, что делает одолжение. Однако Пискунов, любивший длинные вступления, на сей раз был краток: