Наследница Вещего Олега

Они молчали, но и в молчании оба слышали то, о чем не хотели говорить. О чем не могли перестать думать, даже силясь поддерживать беседу о других делах. Эльга подняла на него глаза, и он отвернулся. Его непривычный вид, задумчивый и немного потерянный, трогал сердце. Словно его придавило некое чувство, с которым даже он не вдруг сумеет справиться. Нечто такое, что он не стряхнет с себя с обычной беззастенчивостью, будто гусь воду.

Она так остро ощущала его близость, как будто он и сейчас ее обнимал, хотя его руки были сцеплены между колен. С усилием Эльга направляла свои мысли к сестре и ее новорожденной дочке, но и сейчас ясно чувствовала, как его губы прикасаются к ее колену; живот мягко сжимало и перехватывало горло, и ни одного толкового слова не шло на ум. Именно в этот вечер, когда родился его второй законный ребенок… Ее племянница… Может, ее сглазили и она сошла с ума? Разроняла где-то разум, стыд и честь? Хотя вернее, именно рождение ребенка сестры так растревожило в ней жажду жизни. Что-то внутри толкало доказать, что и она – не верба сухая, она – яблоня сладкая и может плодоносить… Мучительно, невыносимо стало сознание, что у нее всего одно дитя, а муж невесть где и вернется не скоро – это кричала молодая женская сила, влекомая к теплу жизни и равнодушная к людским законам, разделяющим «можно» и «нельзя»…

Не говоря ни слова, Мистина каким-то образом давал ей понять, что готов любить ее – этой готовностью был полон сам окружавший его воздух. И предощущение близкого, так легко доступного наслаждения обожгло Эльгу с такой силой, что она невольно закрыла глаза, будто прячась, и поспешно прогнала несбыточную мысль прочь из головы.

– Приютишь меня здесь на ночь? – небрежно спросил Мистина. – Неохота домой ехать, и там все равно никого нет, одна челядь.

Эльгу обдало жаром: он как будто ее мысли чует! Неохота ему, как же!

– И не стыдно тебе… – ответила она на то, что он на самом деле имел в виду, притом сама смущаясь показать, что поняла его.

– Так не было ж ничего! – Он глянул на нее с явным сожалением.

– Ты полез ко мне под подол! – сердито прошептала она, устыдившись своего молчаливого потворства. – А если бы я тебя не остановила?

– Попробуем заново?

– Мы не должны… – начала Эльга и осеклась: а то он сам не знает!

Мистина лишь глубоко вздохнул, будто пытаясь этим вздохом измерить всю глубину противоречия между его влечением к жене побратима и своей честью, что не допускала такого посягательства на честь Ингвара.

В пору дерзкой юности, лет восемь назад, он сделал ребенка челядинке, с которой обычно спал его отец. Кстати, мальчик получился. Но в шестнадцать лет бурление крови заглушало в нем голос разума и совести, и ведь то была просто челядинка. За полтора года до его женитьбы в Киеве много шума наделало головное дело[22]

: боярин Осока ударил ножом жену молодую, а на Мистину кивал как на виновника своего бесчестья. Нехорошо вышло, и бабу было жалко, но старого мужа молодая жена – чужая корысть.

Иная стать – Эльга, водимая жена его побратима, с недавних пор – княгиня руси. Он желал ее с первой встречи, забавлялся, заставляя ее думать о том же, но сам не думал, что когда-нибудь дойдет до дела. Все его поползновения до сего дня были всего лишь шуткой. Вздумай Эльга в первые годы замужества сделать шаг навстречу – он сам отказался бы от этого дара, бесчестящего князя.

Три года назад Мистина поступил, как и подобает верному побратиму: раздобыл для князя невесту, привез и теперь служил госпоже и оберегал ее наравне с прочим имуществом и достоинством Ингвара. Тогда она была просто девой – пусть очень знатной и красивой. И все эти три года была просто женой, живущей при муже.

Но в последний год что-то изменилось. С весны, когда он увидел, что Эльга догадывается об их замыслах насчет киевского стола для Ингвара и его, Мистины, части в этом деле, но молчит. Понимающе молчит, как мужчина, без бабьих страхов и лишнего любопытства. И чем больше за последний год в нем росло уважение к ее уму, тем почему-то настойчивее делалось и желание. И теперь его представления о допустимом и запретном словно раздваивались: он отчетливо понимал, как должен, а как не должен поступать, и в то же время убежденность эта вдруг утратила над ним власть.

Он осознал, что с некоторых пор говорит с Эльгой так, как будто она сама по себе – как сам по себе живет мужчина. Это удивляло его, даже приводило в растерянность. Никогда раньше он не смотрел так на женщину и теперь не мог уместить в душе это странное отношение – для него там не находилось подходящей емкости. За всю свою жизнь он знал только двух человек, с которыми по-настоящему считался и потому стремился быть с ними честен, – отец и Ингвар. Теперь к этим двум мужчинам прибавилась женщина, и Мистина не знал, как с этим быть.