Наследство последнего императора. 2-я книга

У «Сибирского Мишки» сиживает и купечество. Теперь многие из них не купцы, а мешочники и спекулянты, но называют себя коммерческим классом. Возят контрабандой продовольствие из деревень и на чёрном рынке зашибают сумасшедшие деньги. Сам мужик в город продовольствие, прежде всего, хлеб, не везёт. Хлеб надо сдавать по твёрдым ценам, их ещё Керенский установил. Но после этих цен на вырученное мало что купишь. В городе дороговизна стала просто беспощадная. И никакие комитеты по дороговизне, созданные ещё Временным правительством, ничего не могут. Цены подскочили до облаков. На всё подряд. На керосин, мануфактуру, посуду, гвозди, топоры, косы, спички, соль, готовую обувь, на материю разную, на кожу – да на всё, даже на селёдку. Меры овса в иной день без досады не купить, поездка на ярмарку выходит дороже выручки. Потому мужик и выжидает хороших цен на хлеб, а пока гноит зерно в ямах, прячет от реквизиторов – от продовольственных отрядов: сначала от «временных», потом от красных, теперь от белых.

Заскакивают к «Сибирскому Мишке» по привычке

чиновники из городского суда и прокуратуры. Опрокинуть рюмку колчаковской монопольки и закусить стерлядкой или вонючим, но очень любимым местными деликатесом – омулем, заквашенным в бочке. Суд и прокуратура совсем рядом, через три дома, за площадью.

Но этот бродяга со стеклянным глазом, причём, чёрным (живой-то глаз оказался серый), с лилово-красными отмороженными ушами, – непонятный. Уши торчат из-под рабочего картуза, но рабочие так картузы не носят. Или он из паровозного депо?

«Нет, – решил половой. – Не рабочий. По сторонам так и зыркает. Определённо, большевик. Шпион, стало быть. Лазутчик. Пластун. Как бы патрульных незаметно кликнуть?..»

Посетитель что-то учуял в молчании полового – слишком внимательно тот рассматривал гостя. И злобно зыркнул на холуя живым горящим глазом.

Малый притворно опустил взгляд. И тут увидел под столом ноги гостя. Старые грязные лапти посетителя были по краям покрыты чёрной коркой. Снег под ними таял, превращаясь в розовую лужицу.

«Господи! Мать честная, ноги-то!.. Как сбил!.. – беззвучно ахнул половой. – Откуда ж ты явился, бродяга? Нет, не большевик. Или он? Вот капитану Зайчеку интересно будет…»

– Так берём что-нибудь, уважаемый? – теперь не нагло, а почти сочувственно спросил половой. – Или не решили? Тогда я попозже подойду («Надо ж все-таки милиционера тихо позвать»).

Но не успел явно-тайный большевик и рта открыть, как из-за спины полового раздался сочный баритон.

– Николай Алексеевич! Родной вы мой! – восклицал усатый, небольшого росточка судейский чиновник в старом вицмундире. Он широко улыбался и протягивал бродяге обе руки.

Тот не шевельнулся. Мрачно сверлил судейского единственным глазом.

Половой отступил на несколько шагов, поглядывая на дверь, и всё не мог решить – бежать за милиционером или дождаться заказа.

– Ужель не узнали? – удивился и даже обиделся чиновник.

Отмороженный злобно продолжал молчать. Усатый чиновник чуть шевельнул в воздухе пальцами, и малый, словно чёрт из табакерки, вмиг оказался рядом.

– Стул, – приказал судейский.

Второй стул тоже явился мгновенно, словно из воздуха.

– Никак не вспоминается? Устали, видно. Издалека, похоже, добирались, – судейский как бы защитил одноглазого от самого себя. – Сергеев, судебный следователь. Мы же вместе учились, Николай Алексеевич. Не могу не узнать однокорытника Соколова и пройти мимо! Или… ошибаюсь? Тогда прошу великодушно простить за беспокойство, – и он отступил на шаг.

– Узнать я вас узнал… – резким и скрипучим фальцетом выговорил одноглазый. – Только что не сразу, Иван Александрович, не обессудьте. Тут про себя забудешь, кто есть…

– Откуда же вы? – спросил Сергеев, присаживаясь. – Каким счастливым светом?

– Из самой Пензы. Счастливым пешедралом.

Сергеев даже привстал от изумления. Снова сел, бросил короткий взгляд под стол, тоже увидел окровавленные лапти, поразился. Вздохнул и покачал головой.

– Из самой Пензы? Неужели? И пешком?..

– Я же ясно сказал: пешедралом! – раздражённо повторил одноглазый. – Ногами – вот этими!

– И уши…

– А что уши? – спросил одноглазый, прикоснулся к правому и поморщился. – Отморозил, конечно, – криво усмехнулся он. – Ничего! Болят… значит, не отвалятся.

– Так-с! – судейский решительно повернулся к половому. – Неси-ка, любезный, нам… Ну, там графинчик для начала. Паюсной два порциона, потом щей, только сегодняшних и с огня. Гурьевской, конечно, две. Да не забудь к графинчику каспийских стерлядок в лавровом маринаде, а к ним белужий бок – тоже на двоих…

Половой глянул по сторонам и тяжко вздохнул, сотворив плаксивую рожу.

– Извиняюсь, господа, но ничего из деликатеса нету. Щи вот могу. Больше никак. Каша есть, монополька. Ни икры, ни стерляди, ни белуги. Всё.

– Как так всё? – удивился судейский. – Мне-то не ври, Ермолай! Насквозь тебя, шельмеца, вижу. Третьего дня ещё все было!

– Так то было третьего, правда ваша. А нонче ничего. Вчера не было привоза. И сегодня. Красные засели в Астрахани. Свои рыбаки тоже не привозят – белых боятся, что арестуют. За спекуляцию.