Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов

Григорий. Δαίµων или Даймон, или демон – значит дух видения. Каждый же человек состоит из двоих, противостоящих себе и борющихся, начал или естеств: из горнего и подлого, сиречь из вечности и тления. Посему в каждом живут два демона или ангела, сиречь вестники и посланники своих царей: ангел благой и злой, хранитель и губитель, мирный и мятежный, светлый и темный… Справьтесь, о друга мои, с собою, загляните внутрь себя. Ей, сказываю вам, увидите тайную борьбу двоих мысленных воинств, наипаче при начинании важного дела. Вникните только и возникните на думное сердца вашего поле, всех океанов и всяких небес пространнейшее. В один час сколькие тысячи перелетают пернатых, и молнии быстрейших дум ваших во все концы Вселенной, и во всю поднебесную пресмыкающихся? Нет дела, ни самого мелочного действия, которому бы не были они началом и семенем. Горнее духов ополчение немолчно вопиет: «Кто, как Бог?», «Всякая плоть сено, и ничто». «Дух животворит слово Божие». «Внял ли ты рабу моему Иову?» «Ты, Христос, сын Бога живого…» А дольнее в бездне сердечной противоречит: «Нет Бога». «Плоть и кровь все животворит». «Зря ли чтит Иов Бога?» «Доходы то делают». «Христос обманывает народы…» Обе сии армии, как потоки от источников, зависят от таковых же, двоих своих начал: горнего и дольнего, от духа и плоти, от Бога и сатаны

[116], от Христа и антихриста. Великая и благая дума есть главный ангел, весть благая, совет правый, уста премудрые, язык ново-огненный, благовестив мира, слово жизни, семя благословенное, слово спасительное и напротив того. Теперь скажи, Афанасий, борются ли твои мысли?

Афанасий.

Ей, отгадал ты! Одна мысль вопиет во мне, или скажу с пророком Захариею: «Ангел, говорящий во мне, – новое, не полезное возвещает Сковорода». А неприязненный ангел хитро противоречит и шепчет, как Еве, вот что: «Тонко чересчур прядет, не годится на рубаху паутина». Я же в Исайи недавно читал сие: «Полотно паутинное ткут», и не будет-де им во одеяние. Говорит о ветрогонах, поучающихся тщетному, презревших полезное. И подлинно – «Лета наши, как паутина».

Яков. Ябедник из тех же законов, как змий из тех же цветов, не мед, но яд высасывает; а диявол в той же Библии весь вкус из своего чрева, как паук паутину из собственного своего брюха тончайше и глаже шелка, ведет, а не от Божиего духа, как министр Лже-Христа, а не законного царя, которого верховный благовестник вот чем хвалится: «Мы же ум Христов имеем».

Лонгин. И я чувствую моих духов борьбу.

Ермолай.

А во мне таков же спор тайно шумит.

Яков. Сие и дивно, и не дивно. Дивно, что мало кто усердствует заглядывать внутрь, испытывать и узнавать себя. А не дивно потому, что непрерывная сия брань в каждом до единого сердце не усыпает. Во мне самом сердечный избыток, или неисчерпаемый родник, от самого рождества моего не родил ни слова, ни дела, чтоб начинанию его преисподних духов с небесными силами брань не предыграла, так как на небе борющихся ветров шум предваряет грядущую весну. Сие мне приметно не было в юношеских летах. Буйные мои мысли презирали оную притчу: «Всяк Еремей про себя разумей». Странные редкости и ветреные новости отманивали их от вкуса, как оной, так и сей общенародной речи: «Хорош Дон, но что лучше, как свой дом?» Казалось, что в доме моем все для меня равно приятели. А мне и на ум не приходило оное евангельское: «Враги человеку домашние его». Наконец, усилившаяся, как пожар, в телесном домишке моем нестройность буйности, расточенных по беспутиям мыслей, будто южный ветер потоки, собрала воедино, а мне на память и во внимание привела сказанное оное к исцелевшему бесноватому слово Христово: «Возвратись в дом твой». От того начала, благоденствия моего весна воссияла. Итак, слово твое, Григорий, и дивно, и не дивно, и новое, и древнее, и редкое, и общее. Однак благая во мне дума, или скажу с патриархом Исааком: ангел мой похваляет слово твое, а клеветник нем.