Наставления бродячего философа. Полное собрание текстов

Григорий. О любезное мне, простое твое, но неверное сердце!

Афанасий. Разжуй мне, тогда могу поверить.

Григорий. Библия не змий ли есть? Вход и дверь ее, не главизна ли книжная? Семь дней не семь ли глав? Семь солнц не семь ли хлебов? Не в сии ли хлебы вкидает Даниил хлебец оный? «В солнце положил селение свое». «Тот сотрет твою главу».

Солнце зашло… Прощайте!

Диалог, или Разглагол о древнем мире[121]

Любезному другу Михаилу Иоанновичу Ковалинскому

Писан 1772-го года, дан в дар 1788-го

Возлюбленный друг Михаил![122]

Прими от меня маленький сей подарок. Дарую тебе мою забавочку. Она божественная. Разглагол о древнем мире. Что есть наидревнейшее? Бог. Ты родился любиться с богом. Прими сию мою лепту. Читай. Мудрствуй. Прирасти ее и возрасти ее. От зерна изойдет благосеннолиственный дуб мамврийский. Сень его вместит хоть Всевселенную. Многие говорят, что ли делает в жизни Сковорода? Чем забавляется? Я же о Господе радуюсь. Веселюсь о Боге, Спасе моем… Забава, по-римски – oblectatio, по-эллински – диатриба, по славянски – глум, или глумление, есть корифа и верх, и цвет, и зерно человеческой жизни. Она есть центр каждой жизни. Все дела каждой жизни сюда текут, будто стебли, преобразуясь в зерно. Есть некие, без центра живущие, будто без гавани плывущие. А я о растленных не беседую. Своя каждому ведь забава мила. Я же поглумлюсь в заповедях вечного. Ты знаешь, как люблю его и как он возлюбил меня. Скажешь, как десять заповедей довлеют в долголетнюю забаву? Тьфу! Если бы и сугубый Мафусаилов век[123]

и тогда довлеют. Ах, все омерзением и в омерзение исходит, кроме святыни. Ах, не зря Давид: «Дивные-де откровения твои». Все предваряют, все печатлеют. Всякой кончине суть концом и остатком без мерзости. Вечная мать святыня кормит мою старость. Я сосцы ее сосу без омерзения и алчу больше и больше. Я вовеки буду с нею, а она со мною. Все бо преходит, любезная же любовь нет. Кратко скажу: се есть диатриба и типик моей жизни! «Блажен муж, который в премудрости умрет и кто в разуме своем поучается святыне, размышляя о путях в сердце своем, и в сокровенных [тайнах] ее уразумится…» Любезный друже! Есть и пребуду твой Даниил Мейнгард[124].

Основание диалога

«Помянул дни древние» (Псалом 142).

«Воззрите на древние роды» (Сирах).

«Погубите ветхое ветхих» (Моисей).

«Помянул судьбы твои от века, Господи, и утешился».

«Поведали мне законопреступницы глумления, но не как закон твой, Господи» (Псалом 118).

Sola veritas est dulcis, viva, antiquissima, cetera omnia sunt foenum et heri natus fungus.[125]

Разглагол о древнем мире

Лица: Афанасий, Иаков, Лонгин, Ермолай, Григорий

Григорий. Посмотрим же ныне на природных богопроповедников, заглянем в древние лета, если хотите.

Афанасий.

О преславное зрелище! Но каким образом можно видеть древние лета? Можно ли на то взирать, что уже протекло? Если же протекло, тогда не видное. Как же взирать?

Лонгин. Если открывается театр самых древнейших времен, тогда можно видеть и людей. Вода без рыб, воздух без птиц, а время без людей быть не может.

Афанасий. Как же можно видеть прошедшие времена?

Иаков. Так можно видеть, как вчерашний жития твоего день, а вчерашний день так, как днешнее, прошедшее утро, а утро так, как полчаса сего, в котором находимся. Се ныне течет десятый час, тридцать четвертая минута, 1772-е лето от Христа, пятнадцатый день месяца мая, наконец, половину десятого часа сего прошедшую так видеть можно, как четыре минуты. Вот только что протекли они. А теперь пятая второй половины минута. Взгляните на часы!..

Афанасий. Что надлежит до вчерашнего жития моего дня, он мне во всей жизни есть сладчайшим зрелищем.

Лонгин. Как так?

Афанасий. Господи! Не мне, но имени твоему слава… Похвалюсь о Господе перед друзьями. Вчера довелось в беседе спорить с некоторым моим соседом. Он разъярился, называл меня негодяем, жительству вредным, вором и прочее. Пришел я домой, по прошествии нескольких часов услышал женский и детский вой. Что за причина? Сказали мне, что до помянутого соседа приехал старинный его заимодавец с векселем, что не в силах оплатить 30-ти рублей по векселю, что никто на просьбу его, хотя обшастал 30 дворов, не помог ему и что напоследок берут его под стражу. Жалко мне стало. Схватив перо, написал ему следующее: