Настоящая любовь

Это был один из тех моментов моей жизни после исчезновения Джесса, когда я не думала о нем. Я без ума была влюблена в Сэма. Мне нравилось его пианино, мне нравилось это масло. Несколько месяцев спустя мы взяли из приюта котов. С Сэмом моя жизнь менялась к лучшему, и мне было интересно узнать, чему еще он научит меня. Я наслаждалась, предвкушая, каким ярким будет мое будущее вместе с ним.

Теперь же, наблюдая за тем, как он кладет на стоящую передо мной сковородку куски хлеба с равномерно намазанным на них маслом, мне отчаянно хочется просто любить его – недвусмысленно и безоговорочно – так, как тогда, так, как любила до того, как узнала, что Джесс возвращается домой.

Мы были так счастливы вместе, когда никто никому не морочил голову, когда та часть моей души, которая любила Джесса, была, к счастью, вытеснена и аккуратно упакована в коробочку, хранившуюся в уголке моего сердца.

Сэм передвигает шипящие ломти хлеба по сковороде, а я предлагаю нечто невообразимое.

– Как ты думаешь, может быть, мы могли бы поговорить об этом позднее, а не сегодня вечером? Если бы мы сделали вид, что я провела обычный день в книжном магазине, а ты, как всегда, давал уроки, стало бы все так же, как прежде?

Я надеялась, что Сэм скажет мне, что в жизни так не бывает, что мое предложение наивно, или эгоистично, или же ошибочно. Но он этого не делает.

Он только улыбается, а потом кивает. Едва заметно, а не эмоционально и не с облегчением. Его кивок не означает ничего вроде «Я думал, ты никогда не попросишь об этом» или же «Конечно, хорошая идея», скорее, он означает «Я понимаю, почему ты решила сделать эту попытку, и я согласен». Потом он берет себя в руки, и у меня мгновенно создается впечатление, что он готов притвориться вместе со мной.

– Итак, Эмма Блэр, готовься переворачивать тосты, – говорит он, накрывая сэндвичи сверху ломтями хлеба.

– Готова и не возражаю, – отвечаю я, держа наготове лопатку.

– Давай! – говорит он.

И ловким движением руки я переворачиваю сэндвичи, приготовленные на ужин.

Сэм включает горелку, чтобы довести до готовности суп.

Он берет две миски и две тарелки.

Затем достает из холодильника одну банку пива для себя, а другую протягивает мне. Я подхватываю ее. Холодная банка приятно освежает, и мне почему-то приходит в голову, что благодаря пиву этот вечер может стать таким же, как все предыдущие.

Скоро мы оба садимся и едим. За нашим обеденным столом вместо стульев стоят скамейки, что позволяет Сэму сидеть так близко ко мне, как только это возможно, наши бедра и плечи соприкасаются.

– Спасибо, что приготовил ужин, – говорю я. Я целую его в щеку, возле уха. В этом месте у него родинка, и я как-то сказала ему, что она для меня – мишень. Я в нее целюсь. Обычно, когда я целую его туда, он в ответ целует меня под глазом. Веснушки за родинку. Но сейчас он этого не делает.

– Спасибо, что перевернула тосты, – говорит он. – Никто не умеет переворачивать их лучше, чем ты.

Сэндвич расплавился изнутри и хрустит по краям. Суп – сладкий и чуть пикантный.

– Честно говоря, я не знаю, что я больше люблю, вот это или твою жареную курицу, – говорю я.

– Ты говоришь смешные вещи. Никакой томатный суп никогда не сравнится с жареной курицей.

– Не знаю! – говорю я, окуная сэндвич в соус. – Это блюдо просто восхитительно. Такое приятное и успокаивающее. А сырный тост – просто чудо…

Сэм бросает ложку в суп, по столу разлетаются брызги. Опустив руки, он смотрит на меня.

– Как я могу притворяться, что у нас все в порядке? – говорит Сэм. – Я бы предпочел сделать вид, что все иначе. Я хочу, чтобы все было иначе, но… это не так.

Я беру его за руку.

– Я не могу говорить о супе и о сыре, и… – Он закрывает глаза. – Эмма, ты – любовь всей моей жизни. Никогда и никого я не любил так, как тебя.

– Я знаю, – говорю я.

– Понимаешь, все нормально, если я для тебя – не то же самое. То есть это ненормально. Все совсем ненормально. Но я знаю, что справлюсь, если все это закончится тем, что ты в конце концов скажешь мне правду. Это понятно?

Я киваю и начинаю говорить, но он перебивает меня.

– Просто я… я чувствую. – Снова закрыв глаза, Сэм закрывает лицо ладонями так, как обычно делает совершенно обессиленный человек.

– Просто скажи, – говорю я ему. – Что бы это ни было. Просто выговорись. Расскажи мне.

– Я чувствую себя уязвимым, будто с меня содрали кожу. Или, что я… – Тем, как он пытается подобрать слова для того, чтобы описать свои чувства, он напоминает крайне напуганного человека. Его движения становятся нервными и суетливыми. А потом он успокаивается. – Мне кажется, что все мое тело превратилось в открытую рану, и я стою рядом с человеком, который способен или не способен посыпать ее солью.

Я смотрю на него, смотрю ему в глаза и понимаю, что в какой бы боли он ни признался мне, это капля в море по сравнению с тем, что он переживает.