Настоящая любовь

– Делай все, что хочешь, – говорит он, проводя костяшкой пальца под глазом и отступая от меня на шаг. – В этом и заключается свобода.

Уже два часа ночи, когда я еду по дорожке к дому родителей. Свет на крыльце включен, словно они ждут меня, но я знаю, что они оставляют его включенным каждую ночь. Отец думает, что это защищает от воров-домушников.

Мне не хочется будить их. Поэтому я намерена на цыпочках пробраться в дом и поприветствовать их утром.

Заглушив мотор, я беру свои вещи. Ступив на подъездную дорожку, я вспоминаю, что не захватила с собой никакой обуви, кроме ботинок, которые на мне. Боюсь, что буду носить их бесконечно долго, и напоминаю себе, что «бесконечно долго» не означает «вечно».

Я медленно закрываю дверь машины, скорее не хлопая ею, а осторожно возвращая на место. Крадучись, я обхожу дом, прохожу по террасе с задней стороны. Родители никогда не закрывают черный ход, и я знаю, что та дверь не скрипит так же, как входная.

Когда я поворачиваю ручку, раздается легкий щелчок, и я со свистом распахиваю дверь. Потом я вхожу.

Дома.

Свободна.

Я подхожу к буфету и беру авторучку и лист бумаги. Я оставляю записку для родителей, в которой сообщаю, что я здесь. Сделав это, я снимаю ботинки, чтобы они не стучали о твердый кухонный пол, и оставляю их у черного хода.

На цыпочках я пересекаю кухню и столовую, иду по коридору. Остановившись у двери в свою спальню, я с осторожностью медленно поворачиваю ручку.

Я не рискую включать свет в спальне. Я так долго добивалась своей цели и теперь не хочу, чтобы мои усилия пошли насмарку.

Я сажусь на край кровати, снимаю брюки и рубашку. Я роюсь в сумке, чтобы найти что-нибудь вроде пижамы. Схватив рубашку и шорты, я надеваю их. Я на ощупь иду в ванную комнату, которую всегда делила с Мари. Я отыскиваю кран и пускаю тонкой струйкой воду. Когда я чищу зубы, то задаюсь вопросом, не следовало ли мне просто разбудить родителей, позвонив по телефону или во входную дверь. Но к тому моменту, когда я ополаскиваю лицо, я понимаю, что не хотела будить их, потому что не хочу ни о чем говорить. У меня не было другого выбора, кроме как украдкой пробраться в дом. Если ваша дочь появляется в два часа ночи после того, как ее давно пропавший муж возвращается домой, вам захочется поговорить об этом.

Я иду обратно в спальню, готовая упасть на кровать и уснуть. Но как только я отворачиваю одеяло, моя голова ударяется о лампу, стоящую на прикроватном столике и нависающую над кроватью.

– Ой! – непроизвольно восклицаю я, закатывая глаза. Я помню, что проклятая лампа стоит здесь. На минуту я пугаюсь, что выдала свое присутствие, но в доме по-прежнему тихо.

Почесывая голову, я проскальзываю в свое укрытие, стараясь обойти лампу так, как следовало это сделать, теперь я вспомнила об этом.

Я выглядываю в окно, мне видны окна в доме Мари на нашей улице. Ни одно окно в ее доме не светится, и я представляю, что Майк, Софи и Ава крепко спят.

Из задумчивости меня выводит слепящий свет и вид моего отца в нижнем белье с бейсбольной битой руках.

– О господи! – вскрикиваю я, карабкаясь в дальний угол кровати, как можно дальше от него.

– Ох, – говорит отец, медленно опуская биту. – Это ты.

– Разумеется, это я! – говорю я ему. – Что ты собирался делать?

– Я собирался выбить всю душу из вора, прокравшегося в мой дом! Вот что я собирался сделать!

В спальню врывается мама в клетчатых пижамных брюках и майке с надписью «Прочитай хоть одну долбаную книгу». Не приходится сомневаться, что майка – подарок отца, который она отказывается носить вне дома.

– Эмма, что ты здесь делаешь? – говорит она. – Ты напугала нас до полусмерти.

– Я оставила записку на кухонном столе!

– О, – говорит отец с притворным облегчением и смотрит на мать. – Не бери в голову, Эш, будем считать, что это наша ошибка.

Я бросаю на него саркастический взгляд, чего, я могу поклясться, не делала с тех пор, когда мне было семнадцать лет.

– Прими наши извинения, Эмма. В следующий раз, когда мы испугаемся, что на нас напали ночью, мы первым делом проверим, нет ли записки на кухонном столе.

Я хочу извиниться, понимая всю нелепость своего решения вломиться в родительский дом, а потом винить их за то, что они удивляются. Но мама опережает меня.

– Дорогая, с тобой все в порядке? Почему ты не с Сэмом? – Клянусь, хотя, может быть, я излишне чувствительна, но после предлога «с» и перед словом «Сэмом» она сделала маленькую паузу, поскольку она не уверена, с кем я должна быть.

Я вздыхаю, отчего расслабляются прежде напряженные мышцы плеч и спины.

– Возможно, мы не поженимся. Думаю, завтра я пойду на свидание с Джессом. Не знаю. Если честно… Не знаю.

Папа кладет биту на пол. Мама проталкивается вперед и садится на кровать рядом со мной. Придвинувшись к ней, я кладу голову ей на плечо. Она гладит меня по спине. Почему всегда успокаиваешься, когда родители обнимают тебя? Мне тридцать один год.

– Не надеть ли мне брюки, а? – спрашивает отец.

Мы с матерью смотрим на него и киваем.

Он исчезает, только его и видели.