Наступит день

— Господин декан, это стихотворение Саиба! Прекрасное поэтическое стихотворение! — ответил Гурбан декану.

— Если ты любишь поэзию, — возразил тот, — заучи стихи Саади и Хафиза. А стихи на топорном языке лучше и не произносить.

— Я имел честь доложить вам, что это стихи Саиба и написаны на красивом, звучном языке.

— Не будьте наглым! — вскипел декан. — Делайте, что вам говорят!

— Разве читать стихи на родном языке — наглость, господин декан?

Эти слова окончательно вывели из себя декана.

— Правильно сказал Мустофи, что вас надо кормить ячменем! — крикнул он.

Инцидент этот стал известен дирекции. Директор вызвал азербайджанца к себе и, обвинив его в потере патриотического чувства и в попытке вызвать смуту, объявил, что изгоняет его из университета.

Студенты взволнованно обсуждали это событие. Особенно удручены были студенты-азербайджанцы, курды и армяне, которые чувствовали себя во враждебной среде.

Вечером Фридун рассказал об этой истории Ризе Гахрамани:

— Этим господам шовинистам мало того, что они выжали из народа все соки, они еще разжигают национальную рознь. Какое им дело до того, что счастье человечества во взаимном уважении и дружбе наций?!

Слова эти сильно подействовали на Ризу Гахрамани.

— Ведь и я перс, — грубо проговорил он, — но я стыжусь позорного поведения тех, кто творит зло от имени моей нации. Я горд тем, что пользуюсь вашей дружбой и доверием — твоим, Курд Ахмеда, Арама… Мы — братья, и пусть это наше братство будет залогом единения наших народов! — заключил он убежденно.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Хафиз Билури и Явер Азими в тягостном ожидании сидели в кабинете сертиба Селими. Красные и белые шашки в беспорядке лежали на раскрытой доске. Игра прервалась в самом начале, — тревожные мысли, охватившие игроков, не давали им сосредоточиться. Остыл и чай в маленьких стаканах. Фрукты и сладости лежали в вазах нетронутыми.

Оба знали, что в эту минуту решается судьба их общего друга сертиба Селими.

— Неспокойно что-то у меня на душе… Не сделал бы сертиб непоправимого шага, — сказал Хафиз Билури.

— Мне тоже кажется, что сертиб пошел на слишком большой риск.

— Да, его положение трудное… Сертиб одинок, а противная сторона так сильна.

— Как вы думаете, — решился Явер Азими высказать давно уже мучившую его мысль, — если бы сторонников Селими было больше, чем его противников, принял бы государь его предложения?

— Трудно сказать, — помолчав немного, ответил Хафиз Билури.

— Одно ясно: если предложения Селими будут отвергнуты, значит, нет никакой правды в нашей стране и то, что пишут, и то, что говорят, — все ложь…

Когда раздался стук в калитку, оба друга, вскочив, поспешили навстречу Селими. Тот показался им бледным и осунувшимся.

— Ну как, сертиб? — не утерпел Явер Азими.

Сертиб молча опустился в кресло. Почувствовав недоброе, друзья больше не задавали вопросов.

Сертиб Селими не находил в себе теперь ни желаний, ли стремлений, ни надежд. Все было смято и уничтожено. Он впал в состояние полного отчаяния. Сознание бесполезно прожитой жизни мучило его, а слово "шпион" все еще звучало в его ушах, как ничем не заслуженное, невыносимое оскорбление.

Он вызвал слугу.

— Сними этот портрет! — приказал он.

Уставившись на портрет шаха, слуга на минуту опешил, потом поднялся на стул и осторожно снял портрет.

— Что прикажете с ним делать, сударь?

— Сожги в печке!.. С рамой!

Слуга вышел с портретом, и только тогда сертиб обратился к друзьям, которые продолжали сидеть молча, понурив головы.

— День этот для меня очень тяжелый, но и очень радостный… Сегодня я прощаюсь с моими иллюзиями и обращаюсь лицом к настоящей правде. До сих пор я искал ее не там, где надо…

— А где же ее надо искать, сертиб? — взволновано спросил Явер Азими.

Сертиб не ответил. Он снова погрузился в размышления.

— В науке, в просвещении! — ответил за него старый педагог. — Только просвещение приведет страну к подлинной истине и…

— Нет, дорогой друг, — решительно прервал его Селими. — Пока есть насилие не будет правды. Мы честные люди. И должны честно сказать всем сынам родины, что им не увидеть правды, пока существуют шахи и деспоты со всем гнусным строем, который их поддерживает.

Он встал и прошелся по комнате. Отчаяние сертиба, казалось, несколько смягчилось, глаза стали глядеть тверже и бодрее.

— Мой юный друг! — сказал он Яверу Азими, взяв его за плечо. — Быть может, мне осталось жить недолго. Сегодня я сам подписал себе смертный приговор. И я завещаю тебе — не следуй по моему пути. Это стало мне ясно лишь сегодня. Избери себе другой путь. Путь верный и надежный. Найди авторов этих подпольных листовок и честно, искренне присоединись к ним. Правда, которую мы искали, оказалась там в низах. А ведь мы смотрели на них до сих пор свысока. Будущее, друзья мои, тоже там. Туда и идите!