НАТАН. Расследование в шести картинах

— «Именно в эту ночь в Калининграде десятки изумленных горожан и горожанок, задрав головы, роняя шапки и шляпки, наблюдали, как над старой площадью пронесся Иммануил Кант. Он был в белой шелковой рубахе, поскольку использовал свой камзол в качестве ковра-самолета, а тростью указывал путь в столицу России. Наш покойный коллега-ученый был весьма воодушевлен, и научная совесть не позволяет нам скрыть поразительный сюжет, развернувшийся в калининградском небе. Кант снял треуголку и огласил площадь с небес: „В Москву! В Москву! В Москву!“ За ним устремились три девицы, повергая в шок и без того ошеломленных горожан. Кант решительно отогнал девиц тростью. Они смирились, спустились на площадь и смешались с толпой, чтобы начать усердно трудиться в глубинах славного города. А философ продолжил свой небесный путь».

— Не пытайтесь отвлечь нас! — я повысил голос на батюшку, ведь именно эти (и им подобные) страницы наших исследований бесили меня. — Мы твердо договорились отправить все это в огонь! — я немножко снизил тон, — Не всякий черновик достоин публикации: это первая заповедь ученого. Так говорил мой покойный учитель. И вообще, мне казалось, что эту часть исследований я спрятал в сейф? Как она попала в этот пакет?

Батюшка почему-то покраснел. Я протянул пакет пристыженному астрофизику; тот принял его, глядя в пол. Я попросил астрофизика спрятать в пакет полусгоревшие листки Натана и поскорее избавиться от них.

Политолог многозначительно кашлянул, и я понял, что мое поручение лишено смысла: не станет астрофизик уничтожать то, что стало ему так дорого. Тогда я решил сделать это сам.

Когда все разошлись по своим, как говорил отец Паисий, «роскошным кельям», я остановил в коридоре психолога и шепотом спросил его (не без иронии, разумеется), может ли безумие передаваться воздушно-капельным путем.

— От филолога к астрофизику? — уточнил он.

— Пока что к нему, но вдруг мы — следующие?

Психолог отрицательно покачал головой:

— Такие случаи науке неизвестны. Вы сами знаете, что это происходит от нефизического соприкосновения с Натаном, и то ли еще будет. Впереди же суд…

Ах, да…

Суд…

Интеллектуальное дитя

Всеобщее озлобление ураганными волнами накатывало на Эйпельбаума: у стен тюрьмы собирались митинги и пикеты. Демонстранты требовали ужесточения содержания и, по возможности, пыток. Мнение народа сформулировал для журналистов ГЛАИСТа бородатый, добросердечный, но глубоко оскорбленный мужичок: «Ради такого случая требуем введения смертной казни!»

Натан и Тугрик сидели, прижавшись друг к другу и прислушиваясь к раскатам народного гнева. По ночам гнев усиливался.

— Просто музыка, Нати. Это и есть признание.

— Когда я стал им всем врагом? Что я такого написал, кроме правды?

— Ты интеллектуал и дитя, Нати, и в этом твое очарование! Интеллектуальное дитя, если точнее.

— А ты енот-умник.

— Какие обиды между нами? — вскричал енот. — А знаешь, почему я тобой особенно горжусь? Ты ведь пугливое создание. Не спорь. Пугливое. Дай обниму! Черных котов опасаешься? — енот загнул пальчик. — Конфликтов — любых! — боишься? — Второй пальчик загнут. — Хотел бы жить, ни с кем не споря и не ссорясь, просто принимая почести и награды? Ой как хотел бы, Нати! Но когда до принципов доходит, тут и настигает тебя бесстрашие, тут ты начинаешь действовать во вред себе и на пользу истине! Так что, пиши, Нати. Пиши, что Бог на душу положит, и не спорь с судьбою и енотом.

* * *

Натан не спорил и продолжал писать, являя изумленной и оскорбленной России синтез художественности и правды. Отважный творческий путь привел его к единственно возможному результату: на заключенного Эйпельбаума было заведено шесть уголовных дел.

Вот что писала «Российская газета», главное печатное подразделение ГЛАИСТа: «В сборнике рассказов „Из глубины“ Н. Эйпельбаум оскорбил всех. Он опорочил церковь, покусился на историческую память, унизил власть имущих, лягнул патриотов, оплевал войну, прошлую и будущую, осмеял наших дипломатов, и далее — по всему почтенному общественному спектру! Какое счастье, что никто из нас не прочел этих „произведений“! Эти „книги“ были арестованы на складах, а следом за ними арестовали всех, от корректоров до наборщиков — по всему презренному издательскому спектру».

Завели уголовное дело и на Тугрика, поскольку было установлено, что именно он с помощью высокочастотного хвоста передавал произведения Эйпельбаума для публикаций.

В ночь со среды на четверг Натану объявили, что суд состоится завтра. Приползший в камеру товарища по холодному каменному тоннелю енот застал Натана в настроении торжественном. Тугрик был потрясен окончательным преображением Эйпельбаума в русского писателя: оно началось, когда Натан принялся жечь глаголом отечественные сердца, и в ночь перед судом завершилось.

— Воображаю, какой поднимется вой, когда они тебя увидят, Нати! Ух, воображаю! Можно, я тебе бороду расчешу?

И енот коготками принялся расчесывать окладистую бороду Эйпельбаума, которая стала бурно расти, едва лишь Натан взялся за перо.