НАТАН. Расследование в шести картинах

Как выпускник Сорбонны заявляю

В пятницу, когда часы на здании Мосгорсуда пробили двенадцать и светлый апрельский полдень вступил в свои права, на суд прибыл автозак с заключенными Натаном Эйпельбаумом и енотом Тугриком.

Толпы обиженных взвыли от нового оскорбления, которое нанес им Эйпельбаум: он стал кощунственно похож на Льва Толстого. Возмущенные приставы ринулись отрывать ему бороду, но усилия были тщетны: борода действительно принадлежала Эйпельбауму. Изменилась даже форма носа Натана: теперь это был самый настоящий, толстовский, мясистый и грубый, почти крестьянский нос, абсолютно идентичный тому, что когда-то украшал лицо великого романиста. Наличествовали также ветвистые седые брови писателя-пророка. Знаменитая толстовская крестьянская рубаха приросла к телу Натана: сорвать ее не получилось, как ни старались приставы.

Собравшаяся у входа пресса негодовала. (За день до суда журналисты сделали официальное заявление: они наконец-то поняли, что имел в виду Эйпельбаум, когда на площади требовал «предъявить языки» и признал их «неутомимыми, готовыми к работе». Журналисты, как следовало из заявления, тогда решили, что «новый начальник имеет в виду ласки чувствительных мест руководства. А это, оказывается, была оскорбительная для нашей профессии метафора, смысл которой мы осознали только после заключения Эйпельбаума под стражу»).

Увидев кощунственно преобразившегося Натана, журналисты ринулись помогать судебным приставам. Негодующий Арсений отдавал своим сотрудникам приказы: «Один снимает на камеру, остальные снимают одежду с гада! Вышелушим подонка из толстовской кожуры!» Сам Арсений принялся разоблачать лицо Эйпельбаума: пока приставы и журналисты тянули подсудимого за бороду, он ухватился за обновленный Натанов нос, поскольку был убежден, что под ним затаился прежний нос Эйпельбаума. Надежды Арсения не оправдались: нос был в единственном экземпляре и упорно держался на лице подсудимого.

Вышелушить Натана из Толстого не удалось никому…

Оскорбленная публика ахнула и приподнялась, когда, величественно пыхтя, опираясь на посох и сурово глядя из-под густых толстовских бровей, в зал вошел подсудимый Эйпельбаум. Трое экзальтированных мужчин порвали на себе рубахи и принялись в отчаянии рвать волосы на себе и соседях. Поднялся стон и плач; люди, лишающиеся волос, клялись, что никогда не простят Эйпельбауму надругательства над святынями русской культуры.

Щегольски одетый прокурор, молодой, но уже облысевший, с хищной радостью наблюдал за беснованием толпы. Когда Натан что-то чуть слышно прошептал, прокурор поднял руку, и беснование прекратилось: гособвинитель был великим укротителем общественных бурь.

— Слышали, что пробормотал подсудимый? «Прости их, ибо не ведают, что творят»! Знаете, откуда цитата? Понимаете, кем он себя возомнил? — прокурор опустил руку, дав отмашку новой буре. Страстные любители судопроизводства — хранители русской культуры и православия — завопили от сильнейшей душевной боли. Новая травма оказалась более жгучей, чем предшествующие: хранители кричали, что не позволят очернять великого писателя и великую церковь.

На заседании присутствовал филолог-аспирант, вызванный в качестве эксперта: лишь ему было позволено прочесть запрещенные произведения Эйпельбаума. Все остальные, здесь присутствующие, оскорбились в пересказе. Поднявшись с места, аспирант-эксперт обратился к возмущенным хранителям: «Должен заметить: у Льва Николаевича Толстого был конфликт с церковью. Потому нельзя одновременно защищать от Эйпельбаума и церковь, и Толстого. Это будет нарушением как обычной логики, так и логики истории».

Увы, это были последние слова эксперта на суде. Прокурор приподнял черную папку и прихлопнул ей невидимую муху. Похоже, это был тайный сигнал, поскольку сразу после этого один из хранителей запустил в аспиранта пресс-папье. Молодой эксперт схватился за левый висок, зашатался и рухнул. Он был субтилен, потому произвел грохот не сильнее, чем если бы на пол упала вешалка.

Сумрачный судебный пристав и насупленный врач неспешно приблизились к аспиранту, чтобы оценить, каковы его шансы на продолжение участия как в заседании, так и в жизни. Результат врачебной оценки был неутешителен, и эксперта увезли на скорой, которая, увы, ехала в больницу чрезвычайно медленно.

С прискорбным молчанием наблюдал Эйпельбаум за исключением эксперта из процесса.

Прокурор потребовал занести в протокол заседания «создание провокационного образа, приведшее к членовредительству». Судья — молодая сероглазая блондинка с тонким, мастерски нанесенным слоем макияжа на капризном личике — выразила согласие. Прокурор благодарно улыбнулся и послал судье сообщение: первым делом Богородицу, вторым — бьющееся, пронзенное стрелой сердце. Жрица Фемиды благосклонно приняла оба месседжа и отправила их в папку «удаленные», где хранились анонимные приказы от начальства и лирические послания вроде только что полученного.