Наташа и Марсель

— Дмитрий Иванович Сырокваш, — представился директор и пригласил гостей осмотреть заводской музей.

— Родились мы на базе небольшого завода дорожных машин, — говорил Дмитрий Иванович, любовно очеловечивая БелАЗ. — Сначала собирали мазовские самосвалы и вот уже два десятилетия как выпускаем свои — грузоподъемностью 27, 40, 75, 110… и 180 тонн.

На одном из стендов Марсель увидел знакомые тома истории Парижской коммуны.

— Подарок французских друзей из Венисье, — пояснил Сырокваш.

Экспонаты музея, особенно модели сверхбольшегрузных машин, вызвали живейший интерес, однако Дмитрий Иванович заметно стремился побыстрее закончить осмотр.

Демин понимающе улыбался, догадываясь, что еще он хочет показать гостям.

На заводском дворе, празднично освещенная солнцем, внушительно возвышалась царь-машина БелАЗ-75 121, недавно вернувшаяся после успешных испытаний. Впечатляют ее характеристики: грузоподъемность 180 и собственный вес — около 100 тонн, высота по козырьку поднятой платформы 12 и ширина — 8 метров, диаметр пятитонных шин более трех метров — под кузовом можно ходить в полный рост.

Галантно наклонившись, Демин предложил Генриетте:

— Прошу со мной в кабину…

Генриетта кокетливо улыбнулась:

— С удовольствием, мсье.

Десять крутых ступеней металлического трапа вывели на верхнюю палубу гигантского самосвала. Иван Михайлович помог Генриетте удобно сесть в кресло водителя, знаками объясняя простое устройство электрического переключателя: щелчок вверх — «вперед», вниз — «назад», посередине — «стоп».

Генриетта нажимает черный рычажок у руля — раздается резкий тепловозный свисток. Ставит ногу на «газ», и 2300 лошадиных сил дизеля тотчас отвечают могучим ревом. Щелчок вверх, махина самосвала плавно катится вперед, легко слушаясь руля, потом возвращается на то же место и послушно замирает. Генриетта, стуча каблуками по металлическим ступеням, самостоятельно спускается наземь, счастливо улыбается и произносит:

— Колоссаль!

Пряча улыбку, Демин сходит следом, удовлетворенно кивает:

— Хорош!

Дмитрий Иванович не скрывает горделивых чувств:

— Обратите внимание на маневренность: радиус поворота нашего «малыша» лишь вдвое больше, чем у «Жигулей». А производительность… Способен поднять и перевезти горы, засыпать бездонные пропасти!

— Хорош… опытный… образец… — повторяет Демин, разделяя паузами каждое слово, — но ему в одиночку не перевезти миллионы запланированных тонн породы, угля, руды. Когда запустим в серию?

— Согласно нормативам…

— Я исхожу из растущих возможностей завода, — жестко говорит Демин. — А нормативы на то и существуют, чтобы их перекрывать. Завтра начнете получать новую партию станков с ЧПУ, нормативные сроки монтажа и освоения тоже придется сократить — горнодобывающая промышленность остро нуждается в наших БелАЗах. Свои соображения доложите в четверг, жду к девяти.

Заметно потеплевшим голосом Демин сказал:

— А по соседству с нашим заводом цветоводческий совхоз: какие розы, тюльпаны, гвоздики выращивают в его теплицах летом и зимой для наших жодинцев и миллиона наших минчан!

После этих слов генерального директора в руке Дмитрия Ивановича появился букет. Он протянул цветы Генриетте, и та, благодарно кивнув, опустила в розы покрасневшее от удовольствия лицо.

— Во-он там, — возбужденно заговорил Марсель, — станция железной дороги, а там — шоссе, между ними корпуса этого завода и кварталы жилых домов, а мы на поле, где сейчас этот завод и эти дома вели бой. Здесь гремели взрывы, умирали наши товарищи, а теперь рождаются дети и эти грандиозные грузовики, растут цветы!

— А вон там, — кивнул Демин, — остатки деревеньки Жодино. Завод разрастается, и скоро той деревеньки не будет, придется снести частные дома. В одном из них друг живет, вместе из плена бежали. Помнишь Павла Кулакова и Любу, первую партизанку, которую ты увидел?

«Волга» генерального директора свернула в переулок и остановилась у зеленой калитки. Расторопная хозяйка, Любовь Петровна, обласкав гостей приветливыми словами, тут же принялась чистить отборную бульбу. Делала она все проворно, успевая поддерживать общий разговор. Павел Павлович шутливо заметил:

— Меньше двух столетий тому назад картофель считался изысканнейшим лакомством: императрице Екатерине Второй его доставляли поштучно из Парило и подавали на золотом блюде. Золотой посуды мы не держим, но наша бульба вкуснее царской.

И гости в этом скоро убедились. Каждый глоток крахмально-белой рассыпчатой картошки разливался по телу благодатным теплом.

Разговор за столом поутих, и Павел Павлович негромко спросил:

— Чего задумался, Командир? Неужто хату нашу пожалел? Своими руками возвели ее, как вернулись из партизанского леса, и живем тут с Петровной в согласии четвертый десяток годов: хлеб растили, сыновей в люди вывели. Один сын у нас мазовец, другой — белазовец. Я, как расформировали МТС, где был директором, тоже работаю на заводе, теперь вот внуков помогаем растить.

Павел Павлович минуту помолчал, и дом заполнила такая плотная тишина, что ее, казалось, можно было отламывать кусками.