Национальность – одессит (СИ)

Оставив пролетку за углом, прогулялся до пивной, в которой моих подельников не было, и дальше до винного погреба. Это было мрачное длинное помещение с арочными сводами, освещенное тремя керосиновыми лампами. Раньше здесь хранили вино в больших бочках, а после переделали под забегаловку. На освободившемся месте расположили крепкие дубовые столы и скамьи, а в дальнем конце оставили одну литров на пятьсот и рядом с ней соорудили подобие барной стойки, за которой при свете керосиновой лампы трудился пожилой худой ашкенази в ермолке и с пейсами. Ему помогал сын лет тринадцати, как раз полоскавший глиняную миску в тазике с водой, поставленном на табурет в углу возле открытого буфета с разнообразной посудой. Внутри было прохладнее, чем на улице, и воняло прокисшим вином и табачно-керосиновым дымом. Несмотря на ранний час, за двумя столами веселились компании из семи и четырех человек, дымя папиросами, наливая вино из глиняных темно-коричневых глечиков емкостью литра три в керамические кружки грамм на двести пятьдесят и закусывая хлебом и брынзой, нарезанных тонкими ломтиками. Под потолком уже висело густое облако сизого табачного дыма. Рожи у выпивох были биндюжные, под стать заведению. Увидев меня, такого исключительно неместного, замолкли и начали наливаться праведным пьяным гневом.

Я подошел к стойке, положил на нее монету в двадцать копеек из сплава серебра и меди, сказал тихо:

— Шалом, Ицик! Мне нужны Бубен или Хамец. Буду ждать их в пивной.

Пожилой ашкенази кивнул и позвал сына:

— Моня, иди сюдою.

Шагая к выходу, услышал, что он тихо инструктировал сына. Слов я разобрать не смог, как и те, кто сидел за столами. Их уже попустило. Если я веду дела с Ициком, значит, не совсем залетный и даже совсем наоборот. Пацан, обогнав меня на улице, рванул через дворики.

Я допивал вторую кружку пива, когда появились Бубен и Хамец. Оба с заспанными мордами. Наверное, гужбанили до утра. Принесенное половым пиво высушили залпом и потребовали еще по кружке. Хотели заказать и водку, но я остановил.

— Нашел медвежатника. Попробуем ночью. Сумеет вскрыть шкаф — хорошо, а на нет и уголовного дела нет, — сообщил я.

— Это хорошо! — радостно воскликнул Бубен и начал раскатывать губу: — Если получится, мы тогда… — так и не придумав офигительное «тогда», махнул рукой и согласился: — Сегодня только пиво.

— Скажите охраннику, чтобы взял с собой бутылку водки и выпил до нашего прихода. Так ему легче будет получить по голове и объяснить, почему открыл ночью дверь. Пусть скажет, что баба молодая ломилась, просила защитить. Как она выглядела и что говорила, забыл, и вообще ничего не помнит, потому что голова трещит. А вы захватите две веревки. Свяжите ему руки и ноги перед уходом, — проинструктировал я.

— Это мы запросто! — пообещал Бубен.

58

Ночь была безветренной и теплой. Мы со Станиславом Цихоцким стояли на углу Новой Рыбной и Старой Порто-Франковской и в четыре руки отбивались от комаров, слетевшихся к нам со всей Одессы. У наших ног стоит по саквояжу. Мой пустой и дорогой, кожаный, темно-коричневый с позолоченными замком и креплениями двух ручек, а подельника — из плотной ткани и с инструментами. После Гражданской войны в США южане называли саквояжниками северян, которые приезжали налегке, чтобы за гроши скупить собственность разорившихся плантаторов.

Со стороны порта несло гарью. Там что-то горело, причем очагов пламени было несколько. Всезнающий подмастерье-парикмахер рассказал, что это пылают пакгаузы и элеватор. На территорию порта ворвались революционеры и занялись тем, для чего предназначены — переделом собственности, начав с запасов спиртного.

Тарантас приехал с опозданием минут на десять.

— Там в порту такое — бери не хочу! Вся Молдаванка и даже Бугаевка поперлись туда с возами! — захлебываясь от эмоций, произнес Бубен в оправдание. — Мы подумали, может, банк на завтра перенесем?

— Сейчас вся полиция в порту, никто нам не будет мешать. Если не получится, тогда поедете в порт, — сказал я.

— И то верно, — согласился Хамец.

Улицы были пусты. Такое впечатление, что и из Города все ушли грабить порт. Цокот копыт одинокого тарантаса умножался эхом.

Мы остановились напротив банковской конторы. Бубен соскочил, качнув тарантас, подошел в массивной входной двери темно-красного цвета, тихо постучал. Видимо, нас заждались, потому что открылась почти сразу. Бубен перекинулся парой слов с охранником, после махнул рукой: заходим. Когда мы последовали за ним, тарантас поехал дальше. Чтобы покружить по городу, вернуться через час и встать за следующим перекрестком возле Театральной площади. Там во время спектакля всегда толпятся извозчики, но этой ночью будет всего один.