Национальность – одессит (СИ)

— Можно взять понемногу и припрятать, — подсказал поляк.

Оставлять здесь такую кучу денег было глупо, поэтому я предложил:

— Могу забрать их все и отвезти заграницу и там обменять, а вам взамен отдам девять тысяч рублями.

— Замётано! — согласился за всех Бубен,

В рублях мы взяли без малого сто шестьдесят тысяч. Две одиннадцатые — доля каждого из присутствующих — составляли двадцать девять тысяч. Мои подельники разобрали свои. Причитавшееся кучеру и охраннику положили в черные банковские мешки. Второй получит, если и когда выпустят из полиции. Я взял две последние доли, после чего докинул из них подельникам по тысяче в каждую кучку и заодно обменял свою мелочь на их пятисотки и немного сотен, чему все были рады: у меня добыча меньше места будет занимать в сейфе, а им не придется объяснять, откуда у голодранцев такие крупные купюры. После чего уложил в свой саквояж добычу и третьим мешком протер дверцы и полки сейфов и рукоятки дверей, хотя сам работал в перчатках.

Хамец кастетом несильно дал в лоб немного протрезвевшему и побледневшему от ожидания удара охраннику, который коротко вскрикнул и упал, завыв тихо от боли. Лоб окрасился кровью, которая закапала на мраморный светло-кремовый пол. После чего бывшему солдату связали руки и ноги и воткнули в рот кляп, но так, чтобы легко выплюнул.

Бубен вышел налегке из банка и коротко свистнул. Когда стук копыт стал слышен отчетливо, вышли остальные, быстро заняли места. Тарантас со средней скоростью поехал по пустым улицам к тому месту, где подобрал меня и Станислава Цихоцкого, ставшего отныне медвежатником. В порту горело еще ярче. Оттуда послышался залп из винтовок. Судя по слитности, стреляют солдаты по команде офицера.

— А нас там нет! — повернув голову на эти звуки и гыгыкнув, произнес Хамец.

До своей квартиры я добрался пешком, зайдя на территорию дачи «Отрада» со стороны моря через вторую калитку. Свет не включал, воспользовался свечой. Задернув плотно шторы в кабинете, переложил добычу в сейф. После чего помылся и убедился, что телефон все еще не работает. До начала забастовки Стефани заимела дурную привычку звонить по ночам, когда я отправлял ее в меблированные комнаты, и сразу вешать трубку. Как догадываюсь, проверяла, ночую ли у себя, и наверняка платила дворникам за информацию о визитерах ко мне. Ревность наполняет смыслом жизнь женщины и делает бессмысленной жизнь мужчины.

59

На следующий день в Одессе объявили военное положение, о чем сообщили расклеенные везде листовки. С десяти вчера до шести утра действовал комендантский час. По городу разъезжали конные патрули не менее пяти казаков в каждом. В важных местах стояли отряды пехотинцев от отделения и больше. Они имели право остановить и обыскать любое транспортное средство или человека. В случае неповиновения открывали огонь на поражение. Многие магазины и точки общественного питания закрылись. Поесть можно только в ресторанах при гостиницах и небольших семейных заведениях, которым простой не по карману. Резко подскочили цены, особенно на продукты. Из города во всех направлениях и на любом транспорте повалил народ.

Наверное, вдогонку им броненосец «Князь Потемкин-Таврический» после троекратного траурного салюта по похороненному днем матросу выпустил и два боевых. Один снаряд попал в чердак доходного дома на Нежинской, в центре города (ездил посмотреть), а второй угодил в дом на Бугаевке (не рискнул, потому что там бурлило, как в выгребной яме после пачки дрожжей). Никто не пострадал, но одесситы все равно напихали полную пазуху комплиментов взбунтовавшему экипажу. Перед этим на корабле подняли красный флаг «Наш», предупредивший о начале артиллерийской стрельбы. Большевики потом сляпают миф, что это был флаг революции, и Эйзенштейн в своем черно-белом фильме сделает его красным, покрасив на пленке. И на похоронах матроса, вопреки заявлениям советских историков, была не вся Одесса и даже не малая часть ее, а матросы с корабля и несколько зевак. Первые на обратном пути начнут оскорблять казачий патруль, после чего им придется хоронить еще двоих. За каждого убитого и пальнули болванками по жилым домам наугад.

В следующие дни похорон было еще больше. Никто точно не знал, сколько погибло человек в порту. Одни говорили за сотню, другие за тысячу. Многие сгорели, упившись до беспамятства. В огне погибли не только пакгаузы, но и конвейер, тянувшийся на несколько километров от элеваторов и станции разгрузки железнодорожных вагон до тех причалов, где грузились суда. Рабочие перемещали желоба и зерно сыпалось прямо в трюм. Сгорело и несколько торговых судов. По совершенно случайному совпадению пострадало, за редчайшим исключением, только то, что принадлежало русским и грекам, которые в то время были основными экспортерами зерна в Одессе, а среди революционеров-поджигателей преобладали ашкенази. Скорее всего, восторженные, романтичные юнцы помогли старым негодяям переделить зерновой рынок, отжать лакомые куски.