Нацисты

На следующий день Паулюса взяли в плен. До нашего времени дошел протокол экстренного совещания у Гитлера от 1 февраля 1943 года. Разъяренный фюрер пришел в замешательство, узнав новости с фронта. «Больше всего мне жаль того, – сказал он, – что героизм стольких солдат перечеркнула слабость одного человека… Что есть жизнь?.. Мы все когда-нибудь умрем. Но благодаря смерти одного будет жить целая нация. Как можно бояться момента освобождения от оков этой юдоли печали, когда чувство долга велит ему предстать перед лицом смерти!» Позднее, на том же собрании, Гитлер не раз повторял, как он жалеет о том, что наделил этого человека такой властью: «Больше всего лично я жалею о том, что не сдержался и повысил его до звания фельдмаршала… Это был последний фельдмаршал в этой войне. Цыплят по осени считают… Не понимаю… Он мог освободиться от оков этой юдоли слез, кануть в вечность, остаться вечно живым в памяти нации – а выбрал Москву. Как он вообще мог на такое решиться? Безумец». Судя по этому протоколу, фюрера гораздо больше поразили действия Паулюса, чем поражение в битве за Сталинград⁴

.

Гюнтеру фон Белову, который служил при Паулюсе начальником оперативного управления и отправился в плен вместе с ним, отказ фельдмаршала от самоубийства кажется вполне объяснимым. «Он [Паулюс] говорил: “Как живой человек и, прежде всего, христианин, я не могу лишить себя жизни”. Я и сам в этом вопросе придерживался того же мнения… Это – не трусость. Мы выполняли свой воинский долг и выбрали плен вместе со своими солдатами. Самоубийство – вот удел настоящих трусов, вот во что я искренне верю».

Однако Иоахим Штемпель тут же опровергает слова фон Белова о том, что Паулюс не пошел на самоубийство лишь потому, что предпочел отправиться в плен вместе со своими солдатами: «Это, должно быть, шутка, потому что генерал и минуты не провел со своими войсками: его в московский Генеральный штаб везли в отапливаемом скором поезде, где на полке было чистое постельное белье, а на окнах занавески». Паулюса везли отдельно от его людей, это подтверждают фотографии, запечатлевшие довольно комфортные условия содержания фельдмаршала в плену. Эти снимки до сих пор хранятся в российской службе безопасности. Он жил если не в роскоши, то по меньшей мере значительно лучше, чем его подчиненные, которых ждали ужасы советских лагерей. Под Сталинградом в плен попали более девяноста тысяч немецких солдат; из них погибло девяносто пять процентов рядовых солдат, пятьдесят пять процентов младших офицеров и всего пять процентов старших офицеров⁵

.

«Я был разочарован, – вспоминает Иоахим Штемпель свои чувства, когда услышал весть о том, что Паулюс сдался в плен. – Мне больше не во что было верить. Ведь теперь я знал: слово генерала ничего не стоит». И действительно, Штемпель своими ушами слышал, как в разговоре с его отцом Паулюс прямо призывал старших офицеров совершить самоубийство. «Если бы отец только мог заподозрить ложь в его словах, он бы явно задумался: если уж сам главнокомандующий Паулюс планирует сдаться, то почему бы и мне, командиру дивизии, не последовать его примеру?»

В то время как Паулюса везли в Москву, где-то в Сталинграде Валентина Крутова вместе со своими братом и маленькой сестричкой лежали без сил на койке – на тот момент они уже слишком ослабли, чтобы хотя бы попытаться добыть себе что-нибудь из пропитания: «Мы с братом лежали по краям, а сестра устроилась между нами. Мы думали только о том, где взять еду. Мы умирали от голода. До сих пор не верю в то, что мы пережили то время… Мы просто лежали на кровати целый день, не произнося ни слова, сжимая друг друга в объятиях. Пытались согреть нашу сестричку. Мы поворачивались на бок и тесно прижимались к ней, пытаясь передать ей хоть крупицу тепла своих тел». Но вдруг они услышали стук в дверь: «Мы услышали, как кто-то крикнул снаружи (по-русски): “Зачем стучите? Вдруг там немцы, они же нас застрелят. Бросайте гранату”. Но один солдат открыл, наконец, дверь и стал осматриваться по сторонам – нас совсем не было видно. И мы закричали: “Не убивайте нас! Мы – русские!”. Солдат остановил своих: “Здесь дети”. Когда они вошли и увидели нас, то не смогли сдержать слез».

Для Красной Армии победа в Сталинграде была не просто военным триумфом: она вдохнула в советских бойцов веру в победу. «В тот день я поднял тост за победу, – вспоминает Сурен Мирзоян, – и сказал себе, что после Сталинграда я больше ничего не боюсь». Анатолий Мережко после этой победы почувствовал нечто необыкновенное: «Я поверил, что не погибну на этой войне. Когда я увидел, как немцы сдаются, и понял, что пережил Сталинград, то почувствовал, что доживу и до победы. Я истово верил в нее и в то, что сумею выжить».