Наука о войне (о социологическом изучении войны)

Мы не будем входить в подробное рассмотрение эмоции страха; интересующихся отсылаем к специальным работам по психологии[78]. Приведем тот основной вывод, который сделан этими трудами и который может быть сформулирован так: чувство страха стремится затуманить разум и парализовать сознательную волю человека; вследствие этого, мотивы деятельности человека, находящегося под воздействием страха, переносятся в область подсознательного.

Насколько это заключение верно, мне пришлось много раз убедиться на опыте во время минувшей войны. Вот запись одного такого личного переживания, когда 15/28 августа 1914 г.[79] мне пришлось в качестве командира л[ейб]-гв[ардейского] Гродненского гусарского полка, в конном строю, атаковать противника. Эта запись была сделана сейчас же вслед за пережитыми событиями[80] и зафиксирована в виде письма.

«…Длинная линия моих разомкнутых эскадронов подходила к рубежу местности, после которого должна была начаться атака. Гусары шли шагом. Наступила решительная минута. Признаюсь, минута очень страшная. Я чувствовал, что глаза гусар устремлены на меня, подав команду «шашки к бою» и подав полку знак «следовать за мной», я начал подыматься по скату лощины. Несколько секунд мы были еще укрыты от выстрелов с опушки, но затем мы были совершенно открыты… мы шли широким полевым галопом. Вокруг послышалось характерное жужжание пуль. Над головой разорвалось несколько шрапнелей^{20}Сознание притупилось. Я помню только, что безудержно хотелось пройти возможно скорее расстояние, отделяющее меня от леса. Очень скоро после начала атаки я почувствовал, что огонь с опушки леса слабеет. Как потом оказалось, неприятель, видя стремительность нашей атаки и получив известие об обходящих его с правого фланга моих эскадронах, угрожающих его коноводам, начал торопливо отбегать к своим лошадям. Всем своим существом я почувствовал уменьшение опасности, и мне казалось, что моя лошадь тоже это чувствует — она сама усилила свой галоп.

Как я вскочил в лес, у меня нет ясного представления. Помню, что на меня бежал с ружьем австриец, и я все не понимал, почему он не стреляет.

Когда он подбежал ко мне, он вдруг дико взмахнул руками; рядом со мной оказался гусар, который проколол его пикой.

Мое первое отчетливое воспоминание относится к той минуте, когда я стоял окруженный группой офицеров и гусар, пешком. Меня сразу поразило, что они все сильно жестикулировали и кричали, но придя в себя, я заметил, что я сам машу руками и криком силюсь что-то рассказать… я взял себя в руки и пришел в себя.

Осмотревшись более внимательно, я увидел около себя ординарцев^{21} и взвод со штандартом. В лесу я заметил спины моих гусар, которые частью группами, частью в одиночку, уходили вглубь. Слышен был удаляющийся глухой шум, звяканье, конский топот, фырканье лошадей; там и сям гулко прокатывались по лесу отдельные ружейные выстрелы. Полк вырвался из рук. Каждый гусар пережил то же, что и я, и сейчас представлял собою пулю, выпущенную из ружья…»

Человек, участвующий в бою, находится в патологическом состоянии, и поведение бойца не есть поведение нормального человека, поэтому понять истинную сущность войны без применения психологического анализа невозможно.

2. Драма, переживаемая бойцом, — борьба двух стремлений: «победить» и «уклониться» от опасности

«Человек сражается не для борьбы, а ради победы; он делает все от себя зависящее, чтобы сократить первую и обеспечить вторую»[81].

Храбрость дикаря не подлежит сомнению. Постоянная борьба с опасностью, представляемой природою, животными и людьми, не могла не закалить мужество дикаря и не научить его не дорожить жизнью. Страх вечно преследует его; он постоянно в опасности, постоянно настороже. Он никому не может доверять и никто не доверяет ему[82]. Вследствие этого у дикаря должна выработаться привычка к опасности и неустрашимости.

Казалось бы, вследствие безусловной храбрости дикаря открытый бой должен быть явлением обыкновенным.

Между тем мы встречаем обратное.

«Дикари, — по словам Тейлора[83], — имеют обыкновение нападать на врага врасплох, стараясь убить его, как дикого зверя».

Сравнительное языкознание показывает, что война и охота как у семитов, так и арийцев имеют одинаковое название (yudh, zud^{22})[84].

Война между дикими народами часто и в наше время есть[85]война засад группами людей, из коих каждый в момент нападения выбирает себе не противника, а жертву и убивает ее.

«Это потому, — поясняет в своем классическом исследовании боя дю Пик, — что оружие с обеих сторон одинаковое и единственный способ приобрести шанс для себя заключается в нечаянном нападении. Человек, застигнутый врасплох, должен иметь минуту, чтобы оглядеться и принять оборонительное положение; в течение этого мгновения он гибнет, если не спасется бегством».