Наваждение

Я еще пытался писать, но ни одна путная мысль в голову не лезла. Попробовал читать — с тем же успехом. Но скука мне не грозила: имел неограниченную возможность заниматься своим излюбленным делом — валяться на диване, выдумывать всякую ахинею. Сегодня — не ахинею, а представлять, как пройдет вечер. Кто что скажет, кто как отреагирует. И обязательно провожу Светку домой — не отпускать же ее так поздно одну. Тут они с мамой, правда, могут объединиться против меня. Придется заказать такси. Закажу часов на одиннадцать, скажу, что на раньше вызов не брали. Светка дольше со мной побудет. Домой позвонит, чтобы не волновались… Сам над собою мысленно посмеивался. Детектив, что ли, на меня подействовал? Каждую мелочь продумываю, чтобы все сходилось, накладок не было…

У меня там, насколько способен судить, больших натяжек нет, вот только Линевский еще не пристроен. Пока ясно одно: ему будут предлагать содействие, обольщать станут — деньги сулить, возможности неограниченные, или, того верней, за рубеж потянут — современнейшие лаборатории, любое оборудование, мировая слава, не сравнить с его задрипанным НИИ… Да, обязательно постараются Линевского увезти, если еще вдруг — а у них, так, но всяком случае в детективных поделках, «все схвачено» — знают уже об убийстве Галки. Нежелательное приложение к переполоху, вызванному пропажей секретных документов из сейфа и самого автора. Переплавить его тихо за кордон — и концы в воду, привет славным советским органам…

Значит, все-таки постараются увезти… А если он наотрез откажется? Но какие тут могут быть сомнения? Мой Линевский обязательно откажется, не может не отказаться. Иначе за повесть вообще можно было не садиться, время понапрасну не тратить. Тогда они его… Что — они его? Он им живой нужен, в здравом уме и трезвой памяти. Силой умыкнут? Смешно. Не на диком Западе живем, персональных самолетов не держим. Накачают какой-нибудь наркотической гадостью, чтобы память у него отшибло, вывезут с чужими документами? Технически вообще-то возможно, но больно уж тонка ниточка… Граница, правда, близко, без самолета или даже поезда можно обойтись… Проснется он утром в этом домишке…

Виталий Михайлович проснулся, но глаза не открыл. Не хватило сил, чтобы заставить себя приподнять веки — голова раскапывалась, особенно в надбровьях. Дивясь и злясь на себя, что умудрился столько вчера выпить, зашарил привычно в поисках будильника и поразился еще больше — рука провалилась в пустоту. Разлепил, тихонько застонав, чугунные веки — и увидел над собой низкий, затянутый желтой, в мелких цветочках тканью потолок. Какое-то мгновенье ему показалось, что сходит с ума, потом — сразу все вспомнил. До мельчайших подробностей. И как ввели его, перепуганного и отчаявшегося, в этот длинный, приземистый дом, как заставили выпить приторно-сладкого чаю, как почувствовал он неодолимое желание спать…

— Пробудились? — услышал он рядом знакомый голос. — Вот и славно, дружище.

С трудом повернул голову, увидел сидевших на узком диванчике самолетного благодетеля и «волговского» усатого здоровяка.

— Что, головушка болит! — соболезнующе выпятил губы благодетель. — Ничего, это дело поправимое. — Поднялся, взял со стола стакан, наполовину заполненный какой-то буроватой жидкостью, подошел к Линевскому. — Выпейте, полегчает.

— Не стану я ничего пить, — промычал Виталий Михайлович — каждое слово молотом било по голове. — И хватит с меня вашего участия, сыт по горло.

— Перестаньте, — досадливо поморщился тот, — и не устраивайте демонстраций, не те нынче времена. Может быть, думаете, что хотим отравить вас или оглушить? Совершенно напрасно. Слишком много сил и средств потрачено, чтобы доставить вас сюда, вы нам нужны здоровенький, бодренький, с ясной и трезвой головой.

— Кому это — «нам»?

— Я же, если не забыли, сказал вчера — вашим друзьям. Вас окружают друзья, которые искренне желают вам добра, спокойствия и благополучия. А главное ценят вашу светлую голову, в прямом и переносном смысле, на несколько порядков выше, чем в вашем допотопном НИИ. — Поднес стакан к губам Линевского. — Выпейте. Виталий Михайлович, в самом деле полегчает.

Линевский, поколебавшись, сделал несколько глотков и отвернулся к стенке. Ждал, что еще скажет провокатор-попутчик, но тот замолчал. И, судя по звукам шагов, вернулся на диван. Прошло несколько минут, Линевский почувствовал, как смилостивились, ослабели сжимающие голову тиски, затем боль вообще исчезла, сменившись неожиданной легкостью, даже какой-то приподнятостью. Заметил теперь, что лежит под одеялом раздетый, в майке и трусах, а когда отвернулся от стены — что одежда его аккуратно, заботливо развешена на спинке стула. Почему-то такой, в сущности, пустяк придал ему уверенности, будущее виделось уже не в столь черных красках. Сидящие на диване смотрели на него с выжидательными улыбками.

— Выйдите, — сказал Линевский, — мне надо одеться.