Наваждение

Поздняя любовь… Уж столько об этом написано, сказано — мои ощущения и размышлизмы ничего не убавят и не прибавят. Одно могу утверждать — штуковина опасная. В любом случае опасная — удачная любовь или неудачная, ответная или безответная. А главное — к кому она, эта поздняя любовь. Если, как у меня, двадцать два года разницы…

Я не старый еще человек. Это мне когда-то, в юности, казалось, что сорок восемь, пятьдесят — уже песок сыплется. И вовсе я не уникум, не исключение, многие мои одногодки, институтские приятели — мужики хоть куда, моложавые, спортивные, энергичные, кое-кому из двадцатилетних сто очков форы дадут, во всех отношениях. Тот же Сидоров избегал работы в операционной, как пресловутый черт ладана. Не только потому, что хирургом был никудышным, плохо знал анатомию и страдал врожденной криворукостью. О невероятной Севкиной лени умолчу. Он, в довершение ко всему, быстро уставал, переминался с ноги на ногу, пот с него в три ручья лил. Злился, спешил, орал на операционную сестру. Я в свои сорок восемь по шесть, семь, если надо, и больше часов стою у операционного стола — не присяду ни разу.

Если бы пришлось мне с Сидоровым драться — Господи, чего б я только ни дал, чтобы однажды съездить ему по морде! — сопротивлялся бы он недолго, хотя почти на двадцать лет моложе и на десять-пятнадцать килограммов тяжелей. Он рыхлый, животастый, с дряблыми, не знавшими усилий мышцами, к тому же хронический алкоголик. Но долдонить об этом можно сколько угодно, дата рождения запросто перевешивает все остальное. Он, Всеволод Сидоров, — молодой. Я — Борис Стратилатов — старый. Старый ревнивый муж молодой жены. Жены, которую люблю так же сильно, как и ненавижу. Ненавижу не за то, что изменяла мне — с этой болью я бы, возможно, справился, попытался бы, во всяком случае. Ненавижу за то, что имела отношение к этому подонку, с которым порядочная женщина даже рядом стоять не должна.

Как ни удивительно, сейчас я спокоен. И страха перед небытием не ощущаю. Оттого, что безбожник? Я агностик и реалист, убежден, что после смерти превращусь в бесчувственную колоду, что потом уже ничего не будет. Вообще ничего, ни горести, ни воздыхания, начну медленно истлевать, пока не превращусь в груду белых костей. И черви могильные меня обгладывать не будут — человеческое тело разлагается собственными соками, делающимися для него токсичными. Уйду из жизни тихо, безболезненно — и конец. Всему конец.

Я спокоен, потому что не страшусь этого конца, хочу его. Мне расхотелось жить. И счастье мое, что я, врач, знаю, как уйти без мук и страданий, а это далеко не последний резон. Рассчитаю дозу, выпью порошок, засну — и не проснусь. Со всеми делами на земле я уже покончил, осталось только прощальную записку написать.

Да, я спокоен, доказательство тому — не утратил способности логично, здраво размышлять, без истерик и надрыва. Я не спешу. У меня еще вся ночь впереди, Вера с дежурства раньше девяти не вернется. Есть возможность не дергаться, обстоятельно, неспешно провести последние часы. Минуты. Секунды. Повспоминать, взвесить, подытожить. Решить, наконец, как это я, Борька Стратик, врач Борис Платонович Стратилатов, созрел для желания убить человека. Не себя — другого. Кому, господи неведомый, приписать козни судьбы, приведшей Севку Сидорова в нашу больницу? Как бы сложилась моя жизнь, не случись этого? Где был Вселенский Разум, куда подевалась Наивысшая Справедливость, в которые веровал? Или не размениваются они на столь незначительные, рядовые деяния? На какого-то Стратилатова…

* * *

Севка, Всеволод Петрович Сидоров появился в нашем отделении два года назад. Мы многое знали о нем, задолго до его прихода. Знали, например, что ставка для него освобождалась испытанным старым способом — выгоняли на пенсию старика Блинова. Тот, конечно, мог бы еще поработать, неплохо выглядел для шестидесяти шести, оперировал, дело свое знал отлично, а главное — мужиком был славным. Пробовал Блинов сопротивляться, упирал на заслуги и регалии, но участь его была предрешена. Главный врач больницы, ни для кого не секрет, старика любил, доверял, сам иногда, если заболевал, обращался к нему за помощью, но был бессилен что-либо изменить. Слишком влиятельной в городе личностью являлся отец претендента, чтобы перевесил Блинов.

Для меня всегда оставалось загадкой, почему Сидоров решил заниматься именно хирургией. Хирургия — не простое ремесло, требует, кроме всего прочего, особых, «рукодельных» способностей, что не каждому дано. Как не каждому дано стать хорошим портным, слесарем, художником. Это уже не говоря об ответственности.