Наваждение

Как любим — опять «любим»! — мы обольщаться. «Я сам обманываться рад», лучше не скажешь. Но, с другой стороны, чем бы еще тешили себя в серой, замотанной нашей жизни, где удач много меньше, чем разочарований? И нужен нам, обязательно нужен кураж, посыл — не так уж существенно, кнут это или пряник, — чтобы подкармливать честолюбие, не дать себе раскиснуть, завять, деградировать. Возможно, не достиг бы таких высот Ростропович, не выбери его, тогда еще мало известного музыканта, оперная дива Вишневская. И одной Вишневской дано знать — а может быть, и ей не дано, — почему множеству других, не менее — тогда — достойных кавалеров предпочла отнюдь не Аполлона виолончелиста Ростроповича…

Тайна тайн — дороги и люди, выбираемые нами. Почему Лариса выбрала Ивана Сергеевича? Что женат, что детей двое, что в отцы ей годится, что тоже не Аполлон, что простой машинист — не самое большое мое удивление. Но чем взял? Каким куражом? Чем покорил ее — рассудительную, знающую себе цену, восемнадцатилетнюю? Ее, выросшую в семье, где царил культ умной книги, тонкой шутки, хорошего вкуса — не моя, в основном, заслуга, Валина. Лариса потеряла маму в десятилетнем возрасте, но фундамент Валя успела заложить крепкий. Сама была на стихах помешана и дочь пристрастила. Восторженная, романтичная, насмешливая Лариса — и хмурый молчун Иван Сергеевич. Если бы только один я не понимал. Диву давались, отговаривали, едва ли не за руку оттаскивали все — родственники, друзья, соседи. Мягкая, пластичная Лариса осталась незыблема, как скала. Случайное, вульгарное знакомство в трамвае — при ее-то устоях и принципах, любого нахала лишь одним взглядом отшивала! — и скоропалительное, через полгода замужество.

Разглядела в нем что-то не ведомое мне, остальным? Глупости, я достаточно опытный и проницательный человек, чтобы с первой встречи понять — разглядывать там было нечего. Разве что усы — так сейчас из десяти мужиков пять какую-нибудь растительность на лице отращивают. Оказался он редкостным, гибельным для женщин умельцем-мужчиной? Судить не могу, но для этого Лариса должна была лечь с ним в постель — она, невинная, ручаюсь, что тогда еще невинная. И соответственно, не имевшая возможности сравнивать. Что-то прочитала в его глазах, пожалела? — тоже ведь женщинам, тем паче русским, свойственно. И это исключается. Иван Сергеевич, как большинство усатых пролетариев, старается выглядеть тертым мужиком, способен вызвать всякие чувства, но уж только не сочувствие, не жалость.

Я много раз об этом беседовал с дочерью. И до ее брака, на эмоциях, и после — в самом деле интересно было, как отцу, как мужчине, наконец. Но кроме маловразумительного «он хороший, ты его, папа, не знаешь», ничего путного не добился. Я боялся, и все время пытался втолковать ей это, одного — что опомнится, прозреет и увидит: ее избранник, мягко выражаясь, не само совершенство. Но увидит уже не одна, с ребенком на руках — бравый машинист, не трудно мне было подсчитать, «осчастливил» ее через месяц — с ума сойти, это Лариску-то! — после знакомства в том злополучном трамвае. О прерывании беременности даже слушать не хотела, в прямом, не переносном смысле — затыкала пальцами уши…

Я всегда хотел, чтобы этот неравный брак распался. Перспектива, что Лариса останется матерью-одиночкой, меня не страшила — жили с дочкой вдвоем, чудно прожили бы и втроем, с маленьким, не велика беда. А в том, что Лариса со временем нашла бы себе достойного мужа, не сомневался — и ребенок не стал бы помехой. Ждал, надеялся.

Ждал и надеялся, почти восемь лет, Платоша уже в школу пошел. Но всего непостижимей, что живут они хорошо, дружно, Лариса до сих пор любит его — не заметить это невозможно. Восемь лет — более чем достаточный срок, чтобы разобраться, кто есть кто. Не откупиться ему было ни гусарскими усами, ни многозначительным молчанием, которое поначалу влюбленная дуреха могла принять за проявление сдержанного мужского ума…

Сегодня я не хочу, чтобы Лариса ушла от Ивана Сергеевича. Вовсе не потому, что в моем доме появилась Вера. Меня не станет, кто позаботится, кто защитит дочь и внука, если не сложится новая Ларисина жизнь? Иван Сергеевич, оказалось, не худший вариант. Есть с чем сравнивать. Сидорова больше нет, этого паразита можно теперь не опасаться, но Сидоровы не перевелись.

Знал ли Иван Сергеевич о Севке? Высчитал ли его среди других молодых мужчин, Ларисиных знакомых? Почувствовал ли угрозу? Я как-то никогда об этом раньше не задумывался — что испытывал он, стареющий, с медлительным умом, уезжающий в частые и длительные поездки, к резвым, раскованным приятелям юной своей жены? Что чувствовал, слушая их мало понятный для него треп, чуждую ему оголтелую музыку, их рискованные шуточки, анекдоты? Ведь даже мне, всего несколько раз соприкоснувшемуся с ними — на том же дне рождения, — непросто было. Не потому ли превратился Иван Сергеевич из молчуна в хмурого молчуна?