Не мешки

То, что происходит с подростком, можно условно назвать «первым прикосновением смерти»; «условно» – в том смысле, что оно довольно редко именно «прикосновение». Оно – удар, вернее, серия ударов, непрекращающееся избиение ощущением собственной смертности. Дело не в том, что подросток впервые об этом всерьёз задумывается (хотя некоторые – да), а в том, что он это явственно, достоверно чувствует и при этом почти ни хера не осознаёт. А когда сознание настолько развито, что осознаёт, это не особо помогает, потому что в этом возрасте мало у кого есть что противопоставить ощущению собственной смертности (мыслям о смерти ещё туда-сюда, можно придумать, а ощущению – нет), кроме ещё более острых ощущений, sex-drugs-rock’n’roll, их привлекательность в убедительной остроте, а не в чём-то ещё.

Тут ещё такая засада – чем ты круче, тем труднее придётся, у тупых и неразвитых (и я сейчас совсем не о воспитании-образовании) ощущение собственной смертности не особо острое, портвейном и петтингом вполне можно перешибить.

Хуже (труднее) всего приходится подросткам с развитым сознанием/восприятием и в силу житейских обстоятельств не особо загруженным интересной (не из-под палки, а по призванию) работой-учёбой и, чего уж там, без привлекательных житейских перспектив. Они особенно ясно видят разверстую перед ними вонючую смрадную яму, именуемую «взрослой жизнью», мучительное погружение в которую предваряет ещё более мучительную неизбежную смерть. Это – адова группа риска, мало кто из таких выживает (я имею в виду, не только физически, а целиком, но и физическое выживание, мягко говоря, не то чтобы гарантировано), потому что единственной путной опорой для подростка, остро переживающего первое прикосновение смерти, может быть обещание интересной, прекрасной, выдающейся взрослой жизни, обязательно «не такой как у всех». «Не быть как все» в подростковом возрасте не дурь, не каприз (хотя на поверхности выглядит как дурь и каприз), а жизненная необходимость, не как дышать, но как, например, воду пить. Без надежды на это дух будет сломлен. Первое прикосновение смерти в этом деле мастер, оно одной левой ломает неукротимый дух, превращая живое трепетное существо с невыразимым опытом (все мы уносим такой из младенчества, хоть и не помним обычно о нём ни черта) в пригодный для обслуживания интересов вида покорный (интересам вида же) скот.

Я как раз из этой группы риска, и всё, что у меня было, можно сказать, дурь да фантазии – ни на чём не основанное ощущение собственной исключительности, жажда хоть чего-нибудь необычного и готовность с благодарностью принять и самостоятельно раздуть до вселенских масштабов даже слабый намёк на него. На самом деле, этого недостаточно, но лучше, чем ничего. Поэтому обошлось исключительно социальным самоубийством, то есть, решением никогда, ни на каких условиях не подчиняться правилам игры во взрослых людей (когда видишь перед собой выгребную яму, большое облегчение сказать себе: «ни за что не стану прыгать в неё»). Эпизоды отступничества, конечно же, были, но у кого их не было. На то и человек, чтобы ошибаться и предавать (свои идеалы), но потом вставать, собирать себя по кускам, просить прощения (у себя же) и дальше идти.

Самоубийство вообще естественное желание для подростка, потому что одним это кажется единственным способом взять смерть хоть под какой-то контроль, а у других просто нервы не выдерживают (это как на прививку в первом классе, когда мы ещё боимся уколов, бежать раньше всех, чтобы мучительно не ждать в коридоре). Хорошо, что у многих просто не хватает пороху, ужасно, что его обычно хватает у лучших из лучших, у тех, кто храбрее всех.

О таких вещах гораздо проще молчать, чем пытаться рассказывать, заранее точно зная, насколько неверно тебя поймут (это не моё дело, но всё равно неприятно: нормально вообще хотеть делать всё, что делаешь, хорошо, т. е., с максимальным эффектом). Условно просвещённые ширнармассы сейчас дружно полезли ковыряться в своём псих. устройстве, а не зная об эффекте прикосновения смерти, не поймут ничего, но и чёрт бы с ними, на самом деле. Я в последнее время почти обо всём важном обычно молчу, а всё это записываю только потому, что весной во мне просыпается мой мёртвый подросток, та прекрасная дурная и храбрая личность, которая до этого дня не дожила (но это нормально, личности вообще должны меняться хотя бы несколько раз за жизнь, без этого карнавала с переодеваниями человеческое существование – деньги на ветер, вообще непонятно, зачем жил). Пусть будет ему (моему мёртвому внутреннему подростку) такой письменный памятник. Он был дурак и чудовище, но памятник заслужил.

(Два других неизбежных, по расписанию, прикосновения смерти обычно случаются перед тридцатью годами и сразу после сорока; с ними не то чтобы сильно легче, просто взрослых не жалко. У них (нас) было время и возможности подготовиться, хотя конечно в большинстве случаев это время и возможности окончательно всё (себя) продолбать.)

Сапожник