Не/много магии

— Еще бы, — ответил Джон, подошел к подсолнуху и обхватил его голову. — Скажи, ты нам поможешь?

В ответ зашелестели, защелкали подсолнечниковы глаза из семечек, желтый круг завертелся в руках у Джека, и шмель, героически допутешествовавший сюда на воротнике младшего, брата скомандовал:

— В-в-в-верх!

Джек и Джон вскинули головы и, разинув рты от восторга, наблюдали за улетающим в небо желтым снарядом. Сейчас он покажет туче! Сейчас он прогонит черноту! Одуванчиковы искорки-лепестки летели следом за большим товарищем и отводили глаза молниям, чтобы не попали в новое солнце. В одиночку подсолнух бы точно не справился, но вместе можно победить что угодно! На миг совсем потемнело, громыхнуло так, будто весь город рассыпался на кубики… А потом стало тихо.

Дыра на небе исчезла. Тучи разошлись, ветер утих, а по воздуху протянулась разноцветная радуга с малиновым запахом.

Джек дернул старшего брата на рукав.

— А теперь пошли к папе? Расскажем, что мы солнце обратно вернули.

— Пошли. Только хвастаться не будем. Пусть это будет нашей тайной, — у Джона покраснели кончики ушей. И даже нос — немного. Хвастаться и вправду нехорошо, кто же спорит. Но прогуливать школу — тоже. И кто виноват, что все подвиги приходится совершать в ущерб учебному процессу?

…

Они пришли к серьезному рабочему зданию, постучались в большое окно, за которым маячили долговязые серые силуэты, а потом заулыбались, глядя на высунувшееся в форточку отцовское лицо.

— Привет, пап! — крикнули хором братья.

— Привет! Здорово, что вы пришли! Сильно промокли под дождем? А то у нас солнце пропадало.

— Не сильно, — братья переглянулись и синхронно вытерли о штаны желтоватые, пахнущие подсолнечными семечками, маленькие светящиеся ладошки. И ничего не прибавили. Потому что хвастаться — нехорошо.

О домах и улицах

Сказка для Silvertongue

Бывают улицы, на которых хорошо снимать кино, зато жить и работать там абсолютно невозможно. Все эти стены, тянущиеся друг к другу, нависающие балкончики, скользкая брусчатка под ногами, наверху — узкое извилистое небо, днем солнце не добирается до мостовой, вечером — не справляется фонарь, зато ветру есть где разгуляться, сдергивая с прохожих шапки и разматывая шарфы. На обычных ровных тротуарах, среди современных домов, можно включать автопилот и тратить дорогу на обдумывание судеб мира. Или отдельно взятой маленькой вселенной. Но если тебя угораздило работать на узкой улочке Старого города, пиши пропало. Судьбы мира придется обдумывать кому-нибудь другому, пока ты в очередной раз балансируешь на обледенелой брусчатке, проталкиваясь между туристами и толстобокими домами… А потом, поскользнувшись на замерзшей луже под водосточной трубой, смеешься уже на земле. В светлых брюках. По крайней мере, с какой-то стороны они должны еще оставаться светлыми, так?

Мартин специально выходил из дому заранее, чтобы с чувством-толком прогуляться по улице, в конце которой квартировал их офис. Он и с работы уходил бы пораньше, но начальник и так косо поглядывал. Ведь на столе у Мартина вместо свидетельств нормальности вроде фотографии семьи, ежедневника и стопки квадратных листов для записей жили маленькие скульптуры из фольги (после Нового года их поголовье вырастало, как минимум, вдвое!), жвачка для рук и фигурка дракона. Дракон был толстопуз, фиолетов и явно до сих пор не определился, относить себя с восточной или европейской традиции. Эдакая неопределенность сквозила в его криво покрашенных глазках, насупленных бровях, длинном туловище с острым хребтом и даже в хвосте с пошлым сердечком на конце. И ладно бы Мартин привез его из отпуска — как трофей из дальних стран можно принять любое чудовище, особенно под соусом «народного творчества». Однако дракон был куплен на соседней улице — о позор! — по туристической цене и по смехотворной причине «кто его еще такого возьмет?»

Коллеги искренне потешались над Мартином. Он не вписывался в коллектив, начиная с дракона, заканчивая заляпанными джинсами. Он не пил утренний кофе вместе со всеми, не любил «серьезные разговоры» о политике, не умел складывать документы ровной стопкой. Вечно у него все падало, ломалось, шло вкривь и вкось, в разрез с общественным мнением. Правда, спроси в лоб, они бы не сумели толком сформулировать, чем их так раздражает нелепый коллега, именуемый начальником «шут гороховый». Еще бы, только шут — или дурачок — будет разговаривать с домами.