Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело

– Да с чего это я должна платить!

– А с того, что у тебя нет выхода. Короче, Серафима Никитична, даю на размышление и на поход в сберкассу одни сутки. Жди моего звонка. Предупреждаю, если не уплатишь или пойдешь в милицию, то считай, что салатной дачи у тебя нет…

Трубка уже тревожно попискивала. Шантаж, натуральный шантаж. Надо немедля ехать на дачу. Но не будешь сидеть там безвыездно, да поджечь могут и при ней. Что же делать? Дача ведь, не спрячешь, в гараж не закроешь… Дача ведь, не шестнадцать банок компота.

Она бросила затравленный взгляд, который как рассыпался по передней. На полу стоял неразобранный рюкзак с белым наливом, источавшим свой непередаваемый запах. Серафиму Никитичну охватила странная, будущая тоска по своей даче, словно та уже сгорела.

В милицию. Немедленно сообщить в милицию. Как это не могут поставить милиционера? Пусть ставят дружинника. В конце концов, она берется выплачивать ему зарплату. Плюс белый налив, плюс свежий воздух, плюс у нее есть домашнее вино из крыжовника.

Серафима Никитична прерывисто вздохнула.

Милиционеров на улице не хватает. Кто ей даст охранника для дачи?.. Не государственный заводи и не винный склад. Допустим, засекут их телефонный разговор или какими–нибудь своими методами поймают этого, который звонил… Так он же не один, их же шайка. В отместку наверняка подожгут. Кто–то говорил, что вроде бы где–то на юге шантажисты вот так же сожгли автомобиль частника, который поскупился. Угнали и сожгли. А дачу и угонять не надо. Сторожа, нанять сторожа, какого–нибудь здорового пенсионера из бывших военных. По полсотне в месяц. И сколько ему караулить? Неделю, год, два? Те же деньги и выйдут. Да и сутками стоять он не будет, восемь часов – и ушел. И поджигай. Ведь у самой дороги.

Уплатить?

Время еще было. Серафима Никитична взялась за резиновые сапоги – скорей туда, на дачу…

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Автомобиль бежит вперед, корабль плывет к горизонту, ракета уходит в космос, птица взмывает в небо, дерево тянется к солнцу… А куда стремится человек? Только к другому человеку, – больше ему некуда. Нужно лишь понять одновременно…

Если бы все сразу, в единочасье, в единоминутье, осознали глубину того, что живут они тут временно, – временные мы, как подснежники весной, – то люди бы только улыбались друг другу и любили бы друг друга жадно и сильно, прощально, пока не ушли туда, куда все уходит в этом мире.

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. О том же, о чем писала вчера. Задело, как говорится, до глубины души.

Любовь к человечеству… А посмотрим, как оно живет, человечество, возможно, оно моей любви и не стоит.

Гражданин А. делает карьеру и потому пуст, как робот. Гражданка Б. устраивает гнездышко и злобствует насчет ковров и хрусталя. Гражданин В. пьет, и ему плевать на все трезвое человечество. Гражданин Г. купил машину ему теперь не до людей. Гражданка Д. хочет выйти замуж, и ей, естественно, нравится только одна половина человечества, которая в брюках. Гражданин Е. приобрел язву – его человечество только раздражает…

Продолжить? Алфавит большой, на все человечество хватит.

Это человечество вчера в автобусе чуть меня не задавило, а такси не найти. Это человечество хочет смять меня на улице или выпихнуть на проезжую часть. Это человечество оттирает меня от прилавка, томит в парикмахерской, орет по ночам на улице пьяными голосами, обременяет меня вызовами в квартиры…

Шла как–то мимо цирка. Давали билеты на детские спектакли с участием известного клоуна. Боже праведный! Толпа оголтелых бабок и дедок, подминая друг друга, рвалась к кассе. Заметьте, они думали не о человечестве, а о своих внуках. Человека готовы задавить, а радость внучонку доставить.

Опять не в свою пользу пишу, опять вы подумаете, что я мизантропка, мизантропичка и мизантропиха. А я вам скажу тончайшую мысль, афоризму подобную…

Люди плохие, но я к ним терпима. И знаете почему? Потому что каждый человек иногда бывает хорошим.

Рябинин возвращался в прокуратуру из райотдела милиции, где они с Петельниковым добрую половину дня обсуждали калязинское дело. И теперь он кипел той тихой взвинченностью, которая, видимо, поблескивает на очках, подергивается на губах и не даст ему спать до утра. С чего она? Так бывало, без причины. Или причина была, но он ее не знал и не мог отыскать. Впрочем, разговоры с друзьями всегда его будоражили, как хорошее вино.

На гранитных ступеньках подъезда стояла черная фигурка и пусто смотрела на газоны. Как севший грач, озирающий бесчервячное поле. Нет, комендант был при деле – он намеревался ввинтить четвертый шуруп в стеклянную доску с большими буквами: «Прокурор Зареченского района».

– Здравствуйте, Александр Иванович.

Комендант встрепенулся, как тот грач от звука трактора.

– Приветствую вас.

– Живы–здоровы?

– Существую, согласно природному замыслу.

– А о чем размышляете?

– О чем вы – о том и я.

– Откуда вы знаете, о чем думаю я? – удивился Рябинин.

– Каждый думает про то, что у него крутится в организме.

– Александр Иванович, давно хотел вас спросить…