Не от мира сего

Как и Евгений, Глеб готов был вырвать сердце, чтобы принести его на жертвенный алтарь. Он обрел решимость, памятуя слова преп. Серафима: «Разрешил себя Господу, предал себя в Его руки, а дальше — будь что будет!»

Вдруг Глеб услышал тихий, мягкий голос, идущий, казалось, из усыпальницы: «Мечтай!» — только одно слово. Может, ему показалось? Может, он сходит с ума? Но нет, он ясно слышал! Не было сомнения! Всё так очевидно: только что он посвятил жизнь Богу, предал себя Творцу, и Господь через святого, о. Германа, спрашивал о его желаниях.

«Пошли мне такого же идиота, как я сам, — взмолился Глеб, — кто бы понял меня, понял, чего я хочу».

И опять он услышал участливый голос: «А еще?»

Глеб едва перевел дух. Если его просьба исполнена, он должен как‑то отблагодарить Святого.

«Даруй мне братство, — произнес он с трепетом, — братство, которое прославит тебя и объявит о тебе миру».

И едва договорив, выбежал из часовни, будучи не в силах более оставаться наедине с такой святостью. Он помчался обратно по тропе к о. Герасиму, коего застал за приготовлением чая для гостей. «Я получил ответ!» — воскликнул Глеб. Тот с почтением перекрестился и сказал просто: «Слава Богу!» — даже и не узнав в чём дело.

Что же все это значило? Когда Глеб просил себе такого же «идиота», думал он прежде всего о жене, разделившей бы его мечты и помогавшей их воплотить. Он был знаком с несколькими благочестивыми девушками, но те скорее желали создать уютный дом, их не увлекали романтические идеи Глеба о жертвенной миссионерской работе. Мать всегда называла его «идиотом» за любовь к несбыточным мечтам, и Глеб решил, что только другой «идиот», как и он сам, может полностью понять его.

Вторая же просьба, родившаяся внезапно в благодарность о. Герману, не имела таких четких очертаний. Он уже подумывал о группе или объединении верующих, которые поддержали бы дело канонизации этого, без сомнения, святого подвижника и помогли бы о. Герасиму создать монашескую обитель на острове. Глеб верил, что пример преп. Германа будет очень убедителен для нового поколения американских богоискателей. Поняв суть столь модного в ту пору настроения неприкаянности, ненужности в среде задыхающихся от материального изобилия молодых людей, Глеб пришел к выводу: сегодня американской душе нужна православная идея подвига, духовного подвижничества, самопожертвования ради высокого, благородного дела. В Новом Свете жизнь уже давно устоялась, но дух пионеров–переселенцев, дух свободных людей, борцов не умер. И в образе отца Германа — смиренного монаха, жившего наедине с Творцом в далекой северной пустыни, в одиночку несшего древнюю святую жизнь новой земле, отечески заботившегося об униженных и сиротах, — Глеб увидел пример для подражания современной Америке, дабы воплотить в делах нерастраченный религиозный пыл.

Глеб отправился домой в день Успения Богородицы. Отец Герасим шел вместе с ним по берегу и рыдал как ребенок. «Не переношу прощаний», — произнес он. Отшельник, живущий в такой глуши, расставался с гостями, как правило, навек.

Уже отчалив от берега, Глеб всё смотрел на одинокого заплаканного монаха на берегу лагуны, благословляющего его. Он чувствовал, что покидает остров другим: «Я понял, что вопреки ожиданиям встретил здесь духовного гиганта, он вдохнул в меня решимость и желание продолжать дело святого Германа, во славу Господню и торжество Его Православной Церкви, и я ощутил, что с Божьей помощью ничто не свернет меня с пути».

ПО ДОРОГЕ в Сан–Франциско он задержался в Канаде, чтобы посетить два скита, возведенные одним поистине святой жизни миссионером, позднее ставшим архиепископом Иоасафом (|1955) (ученик и келейник свят. Феофана Полтавского, Нового Затворника). Березовые и осиновые рощи, окружавшие обители, удивительно напоминали природу России, а в самих скитах еще оставались русские монахи и монахини, носители подлинно монашеского духа.