Не от мира сего

В Эдмонтоне Глеб навестил и преемника архиеп. Иоасафа, еп. Савву, серба. Тот до самого утра рассказывал ему о сербском духовном возрождении и подъеме, возглавляемым известным иерархом Николаем Велимировичем (впоследствии причисленном к лику святых). Еп. Савва еще на родине сам внес значительную лепту в это движение. Теперь же настал черед Северной Америки. Он чувствовал: пришло время поднять дух отчаявшихся русских людей в свободном мире, ведь они утрачивали свои православные корни. «Он был полон силы и жизни, — вспоминает Глеб, но как бы ни хотелось с ним согласиться, как бы ни проникался я его энтузиазмом, всё же червячок сомнения точил душу. Я понимал: несмотря на всё духовное богатство, которое сохранила Православная Церковь и с помощью которого она могла воспламенить людей во всём мире, истинные ее представители уже обречены на вымирание, они не в силах передать это наследие молодому поколению — их разделяла целая пропасть. В современном мышлении укоренился дух «умеренного» нигилизма, что по своей природе диаметрально противоположно традиционным и истинным ценностям Православия. Искалеченные чувством «второсортности» молодые эмигранты, православные по рождению, неудовлетворенные нынешним неоязычеством, стараются стать «как все» и с горячностью отвергают свои православные корни. Потому‑то и я, даже закончив семинарию, всё еще задавался вопросом: как служить Богу и Его Церкви? Я ясно осознал трагедию нашей духовной жизни: церкви словно «тонущие корабли», полные несметных сокровищ благодати и счастья. Но приспосабливать Церковь к современным меркам значит сквернить ее, ибо по самой природе Православие идеально на все времена — оно ведет в Божественное Царство Вечности. Преобразование существующего порядка жизни практически невозможно, так как весь психологический негероический настрой общества исключает подвижничество, т. е. противоречит основе основ воплощенной православной Истины. Единственная надежда, как я считал, — это подобно Апостолам выйти на дороги сегодняшней Америки, проповедуя в простоте и искренности православное Евангелие Христа. Но и здесь легко сбиться с пути: затронешь новые души, приведешь их в Церковь, и они либо уходят с головой в византийский литургический эстетизм, что не приносит реальных плодов и не меняет судеб современных людей, либо удовлетворяются ролью приемышей в новой, чужой семье, безвольно следуя указке и мало–помалу теряя начальный энтузиазм и запал. Я также хорошо помнил все мрачные предчувствия наших лучших епископов, не советовавших подмешивать «новое вино» в старые евангельские «мехи»».

С такими мыслями Глеб покидал еп. Савву и канадские скиты, которым вскоре, со смертью старых монахов и монахинь, суждено было исчезнуть. В Сан–Франциско он навестил своего друга — смиренного о. Нектария (позднее епископа), который очаровал его воспоминаниями, как говорится, из первых рук об Оптиной пустыни и ее святых старцах. Познакомился он и с братом о. Нектария, церковным писателем Иваном Концевичем, и его женой Еленой Юрьевной, жившими в этом городе. Как и о. Адриан, его брат Иван был учеником оптинского старца Нектария.

В Сан–Франциско состоялась и первая судьбоносная встреча с Евгением Роузом.

На пороге

ГЛЕБ ПОКАЗЫВАЛ свои слайды и не подозревал, что Евгений уже открыт этой жизни. «Это‑то и было ему нужно, — писал позже Глеб, — кто‑то должен был донести ему дух древнего пустынножительного Православия, частица которого сохранилась и в сегодняшней Америке! Даже в Сан–Франциско еще здравствовал святой наших дней — архиепископ Иоанн! Я также мог послужить проводником в этот удивительный мир, который, увы, постепенно исчезал с лица земли — это я особенно выделял в разговоре с Евгением. Мир это пребудет до конца времен, но лишь в катакомбах».

Глеб принялся рассматривать иконы на стене у Евгения и сразу же заметил на видном месте портрет Николая II. Многие знакомые русские стыдились Государя и вообще идеи монархии как чего‑то «устаревшего» и «примитивного». Он удивился: с чего бы это американцу держать портрет Царя, да еще вместе с иконами? Но по ответу Евгения понял, что тот прекрасно представлял себе православный взгляд на монархию и верил, что Государь как властитель «третьего Рима» является последним оплотом христианской цивилизации, стоящим под натиском антихриста. Об этом же говорил св. апостол Павел, согласно коему эта сдерживающая сила должна быть взята «от среды» до того, как объявится антихрист (2 Фес. 2:7–8). Евгений поведал Глебу: расстрел Царя и разрушение христианской империи — явный знак последних времен. Россия сдерживала революцию, а пав, оставила мир беззащитным перед злом.

Стало понятным, почему рядом с царским портретом Евгений поместил икону Михаила Архангела, поражающего мессию сил зла — тот падал, сокрушая мир сей.

Затем Евгений заговорил о «Великом Инквизиторе» Достоевского, о том, что, в соответствии с его взглядами, международные организации, и особенно ООН, обретут духовного главу и псевдорелигиозное содержание.