Не отрекаюсь…

А как же доминирующая идея Сартра об ответственности писателя, ангажированности…

Ответственность писателя. За что ответственность? Знать бы… Не думайте, что я не живу в постоянном негодовании и поэтому не способна занять активную позицию, как Джоан Баэз[14] или Джейн Фонда, отдавая все силы. Но у них иные условия. Они живут в стране, где остро стоит расовая проблема, а война во Вьетнаме еще является повседневной реальностью. В пору войны в Алжире, когда я видела карательные акции, атаки полицейских на бульваре Бон-Нувель, видела, как расстреливали автоматными очередями безоружных алжирцев, я думала, что этому нужно положить конец. И тогда я действовала, я заняла активную позицию. В защиту Джамили Бупаша[15], например. ОАС[16]

даже пыталась меня взорвать. Да уж, давала я жару…

Но думаете ли вы, как Сартр, что писатель должен заниматься политикой?

Писатель должен или не должен интересоваться политикой. Он свободен. Если его затрагивают те или иные проблемы, он это делает – вполне логично. Если же его волнуют исключительно эстетические вопросы, он этого не делает, вот и все. Писатель – дикий зверь, запертый в клетке наедине с собой. Он выглядывает – или не выглядывает – наружу в зависимости от того, находится ли у него на это время.

У вас нет желания изменить современное общество?

Современное общество представляется мне неким хаосом, довольно-таки разнузданным и небезболезненным для тех, кто в нем живет. Лично я смотрю на него как бы со стороны. Я чувствую себя порой немного ископаемой. Мне нравится жизнь, мало похожая на сегодняшнюю. Думаю, что все те же люди по-прежнему у власти, все те же идиоты сбрасывают бомбы на Вьетнам или еще куда-то. Это одновременно возмутительно, неизбежно, ужасно. Но не хуже Инквизиции или драгонад[17]

.

Настоящее не хуже прошлого. А будущее?

Или наступит всеобщее отупение, или произойдет катастрофа типа атомной бомбы. Или еще что-нибудь… но моей фантазии на это не хватает. Счастлив уже тот, кто верит в завтрашний день человека, – но его будущее, его счастливое будущее?

Мы возвращаемся к вашему пессимизму.

Я с пессимизмом смотрю на цивилизацию, какой мы ее знаем и зачастую творим. В той мере, в какой у людей нет времени узнать друг друга, понять друг друга, просто нет времени… Времени – вот чего нам не хватает. Я убеждена, что по вечерам в Париже все меньше людей занимаются любовью. Наверняка все слишком устают.

Вспоминаю май 1968-го – это было великолепно. Свобода, какой еще не видывали. Беда в том, что дороже всех заплатили рабочие, самые бедные люди. Не студенты. Но какой же повеяло свободой… с ума сойти!

Май 68-го – это было решение проблем?

Единственным ответом зашедшей в тупик политике мог быть взрыв. Но последствия оказались тяжкими для бедняков; для тех, кто платит все более высокие налоги, это неважно, ведь у них есть средства, чтобы их платить. Череда взрывов – это не решение проблем. Нужен один радикальный взрыв, взрыв огромной силы.

К которому вы – лично вы – пытаетесь подтолкнуть?

Я не уверена, что могу повлиять на преобразование общества. Например, вернемся к Сартру: с его потенциалом труда и интеллекта он мог и писать романы, и участвовать в событиях. Я же – нет. Есть вещи, которые мне ненавистны, газеты, которые я не могу читать, люди, которых не могу видеть, но это просто негативное отношение. Многие считают, что этого недостаточно. Не знаю, кто прав. В моральном плане это не мешает мне жить, ну, то есть мешает, как, скажем, неумение летать. А мне бы и правда хотелось уметь летать. В плане социальном это мне мешает, потому что я не могу не реагировать на некоторые гнусности. Но, думаю, в более решающей ситуации – во всяком случае, если я сочту ее более решающей, более трагической, – я не стану колебаться, нет, не стану.

А Движение за освобождение женщин?

С ним то же самое. В моем привилегированном положении меня напрямую не касаются проблемы, которые поднимает это движение. Несомненно, они правы, утверждая, что женщина работает больше мужчины, что после рабочего дня ей еще приходится заниматься детьми, домом и т. д.: жизнь ломовой лошади, да и только.

Аборты?