— Я в курсе, — миролюбиво соглашалась Валентина.
— И кобеля по себе нашла. Ни доброго словечка, ни привета.
— Будто он от тебя много добрых словечек слышал…
— И не услышит!
Их разговоры не забавляли Андрея. Обычно он уходил в цокольный этаж к бильярду, или бегал, или смотрел фильмы в спальне, отгородившись наушниками.
…В условленный день, дрожа от нетерпения, Андрей приезжал в знакомое маленькое кафе и неизменно находил там Иру. Она продолжала приходить туда, хотя какая-то неуловимая печаль лежала теперь между ними. Каждый раз, когда она смотрела на Андрея, у него возникало что-то вроде сердечной боли, от которой не спастись лекарствами.
Они сидели у большого окна, за которым тихо падал снег. Ира смотрела на снег и заметила, что он кажется ей апельсиновым и теплым от света фонарей.
Троллейбусы, мчавшиеся мимо кафе, разбрасывали искры. Из-за них она каждый раз невольно вздрагивала, словно от плохого воспоминания.
Нежность к ней почти лишала дыхания. И это чувство не проходило со временем…
Они говорили о самых обычных вещах, смеясь и дурачась, кормя друг друга кусочками бисквита, уже растерзанного на тарелке их общими усилиями.
Во что они играли, во что ввязались вопреки судьбе? В свое время они поиграли в любовь и разошлись на годы. За это время каждый обзавелся семьей. А потом случайно столкнулись. Обрадовались друг другу так, словно ждали этой встречи, как несбыточного счастья. После этого закрутилось все неожиданно и странно, безумно и страстно… Разве о таком можно было жалеть?
Она любила неуловимым движением поправлять его непослушную челку, бессознательно утверждая свое право прикасаться к нему с таким нехитрым жестом внимания.
Ира смотрела на него с улыбкой, словно на ребенка. Она теребила и поправляла свои волосы плавным движением руки, отпивала из бокала вино, тихо смеялась — и все выходило как-то тревожно и растерянно. Андрей знал, что разговор о вещах, которых она боялась, неизбежен.
Они много говорили, а иногда молчали, просто глядя друг на друга, как будто искали что-то в глазах друг друга. Возможно, ответы на известные им обоим вопросы.
— Давай съедемся, Ира, — повинуясь порыву, предложил он однажды.
— Что? — она тихо засмеялась. — А Валентина и дети?
— Не говори о них.
— Почему?
— Просто не говори.
— Тогда, может быть, поговорим о моем Лене и о моих детях?
— Зачем?
— Затем, что они у меня есть, Андрюша.
Он усмехнулся, покачав головой.
— Ну что ты? — она погладила его по щеке.
— Мы могли бы уже давно быть вместе. Даже сейчас. Поедем в Нижний…
Ира ничего не ответила. Новая вспышка за окном заставила ее на мгновение зажмуриться.
— Хочешь, пересядем? — спросил он.
— Нет, не надо. Мне здесь нравится. Ты же знаешь. Я люблю сидеть у окна. Весь мир как на ладони. Знаешь, я бы и спала у окна, и готовила, и принимала бы ванну. У окна, за которым деревья и трава. И солнце. Все-все за окном.
— В нашей городской квартире я так и сделал. Валентине не нравятся большие открытые окна. Она их шторами закрывает, — сказал он.
— Ненавижу шторы, — поморщилась она. — За ними всегда что-то прячется.
— Валентина, — обронил он иронично.
Они засмеялись, уткнувшись лбами. Так просто и уютно им было вместе.
Все, что происходило до этой встречи в кафе, походило на сон. А что будет после, Андрей не имел представления. И спрашивал себя — согласился бы он пройти все заново, зная, что все закончится в этом кафе? «Наверное — да», — отвечал он своему внутреннему судье.
Минуты, казалось, пролетали, оставляя после себя горечь во рту, словно после неудержимых слез.
Здесь и сейчас. Все. Они оба это чувствовали, знали. И избегали касаться не больной — кровоточащей темы…
Не хотелось никуда идти. Не хотелось ничего делать…
Валентина перестала спрашивать, где он бывает. Даже не упрекнула его за отсутствие в день празднования именин старухи. Но он догадался, что его и не ждали на этих именинах, больше походивших на девичник. Какие-то ее подруги перепились и остались ночевать в доме. Нина Ивановна, разряженная, словно сама смерть решила одеться приличнее, дремала, забытая всеми, в темной гостиной перед работающим телевизором. Андрей чувствовал себя лишним здесь.
На следующее утро Валентина, явно страдавшая от похмелья, впервые обратилась к нему, попросив отвезти мать обратно в Монино.
— И, пожалуйста, не собачься с ней. Она от этого еще больше заводится.
Старуху привели к BMW Андрея и усадили на заднее сиденье. В голове у тещи снова прояснилось.
— Вот нагажу в вашей драгоценной тарантайке, будете меня помнить!
— Будем, будем, — пообещала Валентина, укладывая ей под бок сумку с вещами. — А если станешь вести себя нехорошо, зятек твой выкинет тебя на обочину, там и сдохнешь, как собака. Поняла?
Нина Ивановна заперхала, захихикала, давая понять, что такой вариант ей тоже подходит.