Не покидай меня

Ваня сказал это с таким спокойным достоинством, с такой непоколебимой уверенностью, что у Лени мурашки побежали по коже. Он не слышал за последнее время ничего более приятного, ничего более обнадеживающего и согревающего. В какой-то момент Леня почувствовал закипавшие на глазах слезы. И ликующая улыбка растянула его губы, наперекор изумленному лицу отца.

Вероятно, впервые в своей жизни Олег Иванович не нашелся с ответом. Впервые Леня увидел, что и он способен стушеваться. Только спустя минуту он пробормотал, покачивая головой: «Молодежь совсем распустилась», — и потом молчал до самого дома, крепко прижимая к себе шляпу и портфель.

Не попрощавшись, Олег Иванович вышел из машины и направился к подъезду своей уродливой «сталинки».

Леня улыбался. Он ничего больше не ждал от отца и твердо был уверен в том, что не возьмет его денег. Ваня тоже вышел из машины и стал рядом.

— Ну что, пап, все? Поедем домой? — спросил он просто.

Леня повернулся к нему, потом прижал к себе и заплакал. И плакал, и улыбался, крепко прижимая к себе сына, целуя его в макушку и в виски. Ваня не сопротивлялся, только говорил тихо:

— Ну, пап, ты чего? Ладно тебе… Все, все… Кончай. Поехали домой.

Он и хотел бы ответить что-то, но все не мог этого сделать. Мир был и горьким, и сладким, и большим… И он любил его.

Ира

Об аварии, в которую попал Андрей, она узнала не сразу.

Ждала звонка. А потом в условленный день поехала в гостиницу «Севастополь», где они часто встречались. В ее памяти навсегда остался тот бесконечно серый вечер, заполненный безнадежно тусклым светом гостиничного бра, под которым она пыталась читать томик стихов Блока…

Светлый сон, ты не обманешь,Ляжешь в утренней росе,

Алой пылью тихо встанешьНа закатной полосе.

Ожидание растянулось до безумной головной боли. Она мучила себя изворотливыми стихами до вечера, боясь набрать его номер. Но все же не выдержала. Телефон отозвался в ее страдающей голове мерзким сигналом и равнодушным женским голосом на двух языках. Она вернулась домой обессиленная и почти больная. Надо было взять себя в руки, преодолеть свою лихорадку. Если бы муж с детьми не уехал к прихворнувшей свекрови… Он все понял бы. И, наверное, наказал бы ее спасительным молчанием.

Несколько звонков хватило, чтобы разузнать о том, что произошло. Андрей разбился где-то на Горьковском шоссе недалеко от Монино. Ей сказали, что он вез в пансион свою тещу, которая пыталась выйти из машины на полном ходу. Ире показалось, что она сходит с ума. Ей надо было его увидеть.

Пока он был в коме, приспособилась не попадаться его жене на глаза, угадывая до предела напряженной интуицией ее визиты. Даже самые неожиданные. Втерлась в доверие к врачам, сестрам и нянечкам так ловко, с такой отчаянной деликатностью и настойчивостью, что все они стали ее сообщниками, не замечая этой своей роли.

Валентина, которую Ира видела только издали, подняла на ноги всех врачей и почти не отходила от своего мужа. Она знала, что ради него Валентина сделает все. А она, несчастная любовница, сейчас не имеет права находиться рядом с ними. И все же не могла побороть глупую надежду на то, что все это только сон. Бывали моменты, когда ей казалось, что тот страшный вечер наедине с Блоком, а потом дни и недели, когда приходилось виртуозно обманывать весь мир вокруг себя — лишь морок, наваждение…

Она ждала. Вздрагивая из-за каждого звонка, глупо и невпопад отвечая на вопросы.

Андрей пришел в себя утром. Об этом Ире рассказали медсестры, которые были вовлечены в заговор. Жена Валентина даже поговорила с ним, потом поехала за сыновьями. Ира просочилась в эту паузу к нему в палату. Он узнал ее и улыбнулся. Она сдержалась. Не расплакалась. Даже успела рассказать ему что-то веселое, для них обоих ценное. А потом пошла в больничный туалет, заперлась там и расплакалась, избавляясь от тяжелого груза эмоций, скопившихся за последние дни из-за бесконечного страха и вранья дома, вранья самой себе…

И только после этого успокоилась. Ей казалось, что теперь хорошо узнала женщину, на которой он женился. Валентина, растрепанная, стремительная, способная пробить любую стену упрямством и настойчивостью, сделала, казалось, единственно невозможное — подняла Андрея после страшной аварии. Ира не могла не испытывать к ней благодарности.

Дома Леня ни о чем не спрашивал. Дети, казалось, тоже ничего не замечали. Только Вероника как будто дулась на нее. Впрочем, вела себя сносно, не досаждая своими обычными выходками, так утомлявшими Иру. Заглянув в дневничок дочери, она нашла там запись: «Девочки говорят, что когда критические дни, женщина может вести себя как кретинка: это значит на всех ругаться или на всех обижаться. Надо будет узнать получше про эти дни. Я чувствую, что они у меня тоже бывают. У мамы сейчас только сплошные критические дни. Так жить нельзя!». Ира пыталась быть внимательнее к детям, но это не всегда получалось.