Не прикасайся!

 Для меня это – больше, чем показательный номер. Это возвращение, доказательство всем, включая меня саму, что Анастасия Никольская, обожавшая лед всей душой, никуда не делась. И пусть я больше не умею высоко прыгать и вращаться, я все еще умею рассказывать истории.

 И слова песни, что сейчас есть единственный мост между мной и зрителем, очень символичны. Почему Саша выбрал именно ее?

  Where are you now?    Another dream    The monsters running wild inside of me    I'm faded, I'm faded 

  So lost, I'm faded, I'm faded,  So lost, I'm faded.[1]

 Я никогда еще так не волновалась, как сейчас. Кажется, что внутренности стянулись в тугой узел. От зашкаливающего пульса меня подташнивает. Давным-давно, в раннем детстве, контроль над телом закрепился на уровне рефлексов: как бы ни было плохо – катай! Я попадаю в акценты, безукоризненно исполняю дорожку и захожу на прыжок, не взирая на головокружение и слабость.

 Уже отрываясь ото льда я понимаю, что не приземлю сальхов. Слишком сильно, по давней привычке, оттолкнулась, почти как для двойного. Но вместо него выходит «бабочка», а дальше я теряю контроль над собственным телом. Самое ненавистное ощущение на свече: секунда перед ударом об лед.

 Падения фигуристов всегда кажутся со стороны страшными, но на самом деле обида сильнее любой боли. Я знаю, что на меня сейчас смотрят сотни гостей. Несколько теле-камер. Десятки фотоаппаратов и смартфонов. Мое выступление транслируют в инстаграм, в ютуб, о нем ведут прямую текстовую трансляцию на спортивном ресурсе. Его в далеком Лондоне смотрят Ксюха, Вовка и племянники.

 А здесь, с трибун, наверняка Аня морщится от вида моего падения, а Светка расплывается в довольной улыбке. И Крестовский под любопытными взглядами зрителей и коллег старается не показывать разочарование.

 Я упала с одинарного прыжка на шоу, но ощущение, словно завалила прокат на чемпионате мира. Опозорив тренера, страну, собственную фамилию.

 В который раз. Ничего нового, впрочем.

  - Вставай! 

  Мне хочется рыдать от бессилия и боли, но тренер, вместо того, чтобы утешить, рычит сквозь стиснутые зубы. 

  - Я сказал, вставай, Никольская! 

  Я кое-как поднимаюсь, оставляя на льду красные следы крови с разбитой руки. Прихрамывая, иду к бортику, а слезы катятся по щекам двумя горячими дорожками. 

  - Никогда, слышишь, никогда не бросай прокат! – говорит он мне. – Даже если больно. Даже если кажется, что больше нет сил. Даже если ты только что рухнула не на лед, а на дно турнирной таблицы. Встаешь, поднимаешь голову и катаешься, глядя прямо на тех, кто еще недавно хихикал, когда ты распласталась на льду. Поняла? Запоминают не тех, кто не упал, а тех, кто упал и поднялся. Поняла, спрашиваю? 

  - Да, - с трудом отвечаю я, из легких будто выбили весь воздух. 

  - Продолжай. 

  С недоверием смотрю на Алекса, но он совершенно серьезен. Я не представляю, как смогу кататься и прыгать с саднящей коленкой, но знаю, что если ослушаюсь, уйду сегодня с катка. Он не дает второго шанса. Не выполнил указания тренера – вон. 

  Поэтому, стиснув зубы, я возвращаюсь на точку, где прервалась. Сквозь боль, с окровавленной рукой, назло всему и обиде в том числе, я разгоняюсь, чтобы зайти на лутц-риттбергер. Каскад получается через раз, и сердце замирает в ожидании боли. 

  Но не сегодня. Когда звучат финальные аккорды, я сама не верю, что докатала. По пальцам стекает крошечная капелька крови, а по венам течет чистый адреналин. Я снова возвращаюсь к тренеру. 

  - Молодец. Чуть не докрутила ритт. Но досидела в волчке, и это хорошо. Покажи руку. 

  Когда он берет мою ладонь, вдруг становится очень тепло. 

  - До свадьбы заживет, - улыбается Крестовский. 

   За такую улыбку можно выдать миллион лучших прокатов. И столько же раз упасть.

 Меня едва не выворачивает прямо на льду, но я нахожу в себе силы подняться. Самое страшное, что я потерялась. Упустила ориентацию, и имею лишь смутное представление, в какой части катка нахожусь. Но растерянно замереть и униженно поехать на поиски калитки в надежде, что кто-то подскажет подобно смерти.

 И я продолжаю программу. Немного неуклюже, неуверенно, но вливаюсь в ритм музыки, набирая скорость, чтобы войти во вращение. Я как будто плыву в непроглядной тьме, как в одном из кошмаров, когда я внезапно слепну во время соревнований и не могу даже понять, в какую сторону нужно ехать.

 Я захожу во вращение прежде, чем слышу чей-то предупреждающий оклик. Слишком поздно понимаю, что начала близко к бортику: нога больно врезается в дерево. От неожиданности и силы удара я снова падаю, и на этот раз не могу подняться.

 Больше нет сил, и хоть пространство все еще наполнено музыкой, я поднимаюсь и медленно еду вдоль бортика, нащупывая калитку. К счастью, кто-то открывает передо мной дверь, и я слышу голос Макса:

 - Насть, идем скорее…