Не разлучайте нас

– Уилл, я правда не могу. У меня болят ступни, ноги, все болит. – Теперь ее слезы уже капали. Их тонкие струйки сплетались и расходились, оставляя полоски на грязных щеках, а плечи дергались от рыданий. – Я больше не могу. У меня не получится.

Я подошел к ней, взял за плечи и легонько встряхнул. Совсем не грубо. Не дай бог, чтобы ей стало хуже. Но надо сделать так, чтобы она снова захотела идти.

– Давай же. Не бросай меня сейчас. Ты сможешь.

Она раскрыла опухшие веки и взглянула на меня.

– Скажи мне правду: сколько до полицейского участка?

Мимо нас проезжали потоки машин. Я глубоко вздохнул:

– Больше километра, – пробормотал ей в ответ.

– А сколько километров мы уже прошли? – Она шмыгнула носом так, что стала икать. Было страшно видеть, как она плачет. От этого я чувствовал себя странно, как-то тревожно.

– Я не знаю, – признался я. – Три, может, четыре километра.

– Как будто десять. – Она пошатнулась, хотя я держал ее за плечи. Казалось, у нее сейчас подкосятся ноги. Тогда я снова легонько тряхнул ее, и она подняла на меня глаза.

– У меня не получится, – прошептала она. – Ты сильный, а я нет.

– Ты тоже сильная. – Совершенно инстинктивно я скользнул руками по ее плечам и притянул к себе. Я хотел поддержать ее. Хотел, чтобы она чувствовала себя в безопасности, и, кажется, мне это удалось. Она поджала руки и доверчиво прислонилась лбом к моему плечу. От ее уверенности во мне показалось, что я могу свернуть для нее горы. Я обвел ее руками, прижал поближе и прошептал, почти касаясь губами ее волос:

– Осталось совсем немного, Кэти. Постарайся ради меня, ладно?

Она едва кивнула и повисла у меня на руках. Я притянул ее как можно ближе, так что между нами толстовка сложилась складками. Как передать ей часть моих сил, чтобы она взяла себя в руки? Мы уже почти пришли, нельзя было сдаваться на полдороге.

– Ладно, – прошептала она, и, кажется, я почувствовал прикосновение ее влажных губ у себя на шее, когда она повернула голову. – Но обещай, что зайдешь со мной в полицейский участок.

Я замер. Этого я вовсе не собирался делать:

– Я не могу тебе этого обещать.

– Но почему? – Кэти подняла на меня удивленный взгляд.

– Мне нужно вернуться домой. – Это прозвучало очень тупо, но другого оправдания у меня не было.

Она взглянула на меня так, как будто собиралась выругаться. Хотя я не представляю, чтобы она произнесла ругательство.

– Вернуться куда? К нему? К твоему отцу? Чтобы предупредить его, что ты меня выпустил? И вы тогда сбежите вдвоем? Или что?

– Да нет же, черт! – воскликнул я с негодованием. – Я ничего ему не скажу.

– Тогда зачем возвращаться? И куда? Твоя жизнь ведь не будет прежней. Он чудовище, Уилл! – Тут ее голос упал до еле слышного шепота, а глаза стали огромными от испуга. – Он что – бьет тебя?

Я молчал, даже глазом не повел. Не мог же я поведать ей темные тайны своей души.

– Да? – продолжала она допытываться. – Скажи мне.

Она высвободилась из моих объятий, как будто бы стоя слишком близко, боялась заразиться моей мерзостью. Наверное, я заслужил это. В конце концов ведь я его сын.

– Он не бьет меня, – пробормотал я, оторвав от нее свой взгляд.

Я смотрел себе под ноги, но чувствовал, как она рассматривает меня всего с ног до головы. Задает себе вопрос: что же он такое делал со мной? Как причинял мне боль? Я давно не чувствовал на себе его кулаков. Он любил меня стукнуть в таком месте, чтобы никто не увидел синяки: в живот, под ребра, в спину. Когда мне было около девяти лет, он щипал меня за тонкую кожу на ляжках. Выкручивал, до тех пор, пока я не визжал, орал и просил его прекратить. Похоже, ему приятно было видеть потом уродливые кровоподтеки.

Синяки у Кэти на бедрах сразу напомнили те, что он оставлял на мне.

– Ты врешь. – Она не обвиняла меня, просто констатировала факт. Я почувствовал себя гнусно, что не признался. Но что я мог сказать ей? Как рассказать ей о том, что он со мной делал? Что заставлял меня делать? На что заставлял смотреть? Я ненавидел все это все. Стыдился этого.

– Не хочу об этом говорить, – сказал я и дернул ее за руку, показывая, что пора идти. Она пошла с большой неохотой. На лице у нее было написано даже не разочарование, а раздражение.

– Нельзя постоянно держать все в себе, – сказала она, идя рядом со мной по тротуару. Я старался шагать медленно, чтобы она не отставала. А Кэти ступала практически на цыпочках и вздрагивала при каждом шаге. Я даже подумал о том, чтобы взять ее на руки и дотащить на себе, но решил, что лучше не надо.

– Ты что теперь моя наставница? Что ты знаешь о жизни? Сколько тебе, вообще, лет?

Она с достоинством задрала подбородок и попыталась выглядеть гордой. Несмотря на спутанные волосы, потеки слез на щеках, лиловые синяки на шее и мою толстовку, в которой почти утонула.

– Мне почти тринадцать.

То есть ей было всего двенадцать лет. Черт, двенадцать. О господи, ну и гад же мой отец!

– Ты ни черта не знаешь, – буркнул я и тут же разозлился на самого себя, что говорю с ней в таком тоне. Ведь я же вроде спасаю ее. Надо следить за словами.