Не стирайте поцелуи. Книга 2

У меня нет ключей, но замок можно открыть также и кодом. Он наверняка уже поменялся, но я всё-таки набираю его на панели и слышу щелчок – дверь отперлась и на сантиметр отошла от проёма. В мои уши мгновенно врывается агрессивный бит – в доме всё-таки кто-то есть, хотя в теории он мог бы быть и пустым. Чужим мог бы быть, с другим замком и другими жильцами внутри.

В холле темно. Сквозь дверной проём в кухню на пол ложится прямоугольник жёлтого света. Оттуда же гремит музыка.

Детей нет. По крайней мере, их нет здесь, в этом доме. Даже если бы они спали наверху, как семь добрых гномов, вряд ли бы Белоснежка позволила рядом с ними так бессовестно шуметь.

Кто-то живой тут есть, и, судя по довольно яркому запаху выпечки, этот кто-то – женщина.

Ладно, говорю себе. Ладно. Я только спрошу, где он, скажу, что должна задать ему вопрос, и даже на чай не останусь. Решим с этим делом и разойдёмся. Каждая своим путём. Просто выясним один момент и всё.

Вхожу.

Карлы нет. Других женщин тоже.

Есть только Лео.

Он стоит ко мне спиной у плиты и качает несильно головой. Ритм у музыки куда как резвее, но я знаю: дело не в проблемах со слухом. Лео способен двигаться в такт, но не может – ему больно.

На нём джинсы и футболка. Как обычно. Как и всегда.

Столешница массивного островка посреди кухни заставлена тарелками, а в них… вафли.

Я подхожу ближе с мыслью о том, что на мне пальто. Неуместно снимать его в доме, куда тебя не приглашали. Уместно ли ходить по кухне дома, в который тебя не звали, не снимая пальто?

James Blake – When the party's over

Музыка орёт так, что можно оглохнуть. Если я уроню на пол кастрюлю, хозяин не услышит. На короткое время он мне доступен – я могу смотреть на его спину сколько угодно. Не расшаркиваться дежурным: «Как твои дела?», изо всех сил стараясь не выдать глазами искреннее: «Как тебе живётся без меня?». Не спрашивать, какая сегодня в Ванкувере погода, и кто победил на провинциальных выборах, не играть в вежливость, справляясь о благополучии семьи, пряча глубоко внутри скулёж от того, что не являешься её частью.

Глядя в его спину, я могу свободно и неограниченно думать, перебирая мысли на дельные и пустые, но что важнее – я могу чувствовать и слушать себя внутри.

Есть ли у меня обида? Уже нет, даже на жизнь не обижаюсь, что уж говорить об одном человеке. Всё стало малозначимым после больницы. Осталась только осознанность ценности каждого прожитого дня. Какую книгу прочитала, какую мысль подумала, с кем поговорила, кого встретила – всё важно, всё ценно.

Болею ли я сердечными недугами? Скорее, всё ещё верю, что любовь не болезнь. Любовь прекрасна, и не её вина в моей неуклюжести. Мы не выбираем, в кого влюбляться. Но выбираем, кого любить. Был ли мой выбор ошибкой?

«Всё неслучайно». Всё к чему-то ведёт, каждая встреча оставляет в судьбе след, даже если на первый взгляд кажется незначительной.

Он чувствует меня, это видно по тому, как напрялись его плечи. И конечно, перестаёт кивать в такт музыки. Поднимает голову, смотрит перед собой, и я не сразу соображаю, что он видит меня в отражении стекла. Когда снаружи темно, окна кухни словно гигантские сюрреалистические зеркала. Невозможно красивые. И предательски чёткие.

Лео протягивает руку к пульту, и тишина оглушает сильнее, чем до этого сумасшедшая музыка. Когда разворачивается, долго рассматривает мои кроссовки для бега, красно-чёрную клетку на моих пижамных штанах и Микки на майке, изучает пальто. Я стою, спрятав руки в его карманах. Он меня, по-моему, даже не сразу узнаёт. Да я сама себя с трудом теперь узнаю в килограммах маскировки. Но это, вообще-то, не важно – я сюда пришла не соблазнять. Я по делу.

– А… где все? – спрашиваю.

– Все?

– Ну там, жена… дети.

Он стоит, хлопает глазами. Поэтому для особо сообразительных, я решаю уточнить:

– Карла где?

– Не знаю, – говорит. – Дома, наверное.

Я машинально бросаю взгляд в направлении лестницы на второй этаж.

– В Калифорнии, – добавляет.

Во дела. В Калифорнии. Дома. Ну ясно.

– А ты чего тут? Делаешь-то?

Он продолжает смотреть на меня и хлопать глазами. Лео не похож на себя. Сколько мы не виделись? Год? Всего за год он постарел на десять. Совсем другое лицо, будто кто-то всё это время точил его пилкой для ногтей и ею же проковырял на лбу и у глаз стрелы. А в волосах хорошо видны то тут, то там, седые.

– Я думала, ты в Лос-Анджелесе, – добавляю.

– Нет, я здесь.

Теперь он улыбается. Немножко.

– Странно…

– Что странно?

– Что ты здесь, – признаюсь.

Он пожимает плечами в ответ. Я жду его взгляда, чтобы спросить:

– Что ты делаешь?

Он приоткрывает рот, соображая. Конечно, краснеет.

– Так это… четверг же… завтра.

– А, – говорю.

Потом считаю – ну так, навскидку – вафель штук сто на столешнице островка.

– А чего так много?

– А… Ну… Селеста уехала.

– Надолго?

– Недели на две… сказала.

– Далеко?

– В Мексику.

– Понятно.

У него снова отросли волосы. Не так сильно, как когда я впервые его увидела, но тоже довольно забавно. И футболку давно не менял. Как обычно. На ней пятна от гранатового сока и чего-то ещё… сиропа для вафель, что ли.