Не страшись урагана любви

А внизу Сэм Файнер, отступая, готовился к новой атаке на большого, но неуклюжего швейцара, он все еще выкрикивал бессвязные истерические фразы о том, что его не могут вышибить из этого паршивого места, какого хрена они о себе воображают, у него номер в этом паршивом отеле; и в этот-то момент вступил Бонхэм. С видом бесконечного собачьего терпения человека под ливнем, когда ему некуда идти (Лаки часто видела на его лице это выражение), он сделал шаг, наполовину развернул Сэма Файнера вокруг оси и деликатно, как балетный танцор, очень легонько щелкнул его в челюсть. Файнер рухнул мешком. Бонхэм печально посмотрел на него, как будто он сделал то, что обещал себе никогда не делать, а потом, не обращая ни малейшего внимания на возбужденную толпу на веранде, наклонился, взял, как ребенка, короткое, но тяжелое тело Файнера, легко перекинул через плечо и пошел по извилистой дорожке к воротам, где стояли такси. Наверное, во второй или третий раз за все время их знакомства сердце Лаки полностью принадлежало ему. Вокруг нее люди возбужденно разговаривали, обсуждая случившееся, но постепенно все начали возвращаться к прерванному питью, лишь некоторые все еще жаловались на мокрую одежду. Кэти Файнер молчала. Лаки взяла ее под руку и повела за собой. Как только она развернулась, то увидела идущего по дорожке озадаченного Джима Гройнтона. Проходя мимо Бонхэма, несшего бесчувственное тело, он остановился и что-то сказал, но гигант Бонхэм не остановился, не ответил и тупо, терпеливо нес ношу «человека-под-ливнем» к стоянке такси.

Результат всего этого на следующий день был непонятным. Бонхэм и Орлоффски вообще не показались, будто сочли это наилучшей тактикой. Но около одиннадцати появился Сэм Файнер с видом побитой собаки и с большим синяком на челюсти, который ему поставил Бонхэм, и легким синяком под глазом, который умудрился поставить швейцар, и направился прямо в номер, где его ждала Кэти. Он немедленно позвонил Рону и Бену по внутренней связи, и все шестеро собрались в номере у Сэма Файнера. Сэм сам не мог пойти к Рене, он был слишком смущен, так что Бен и Рон должны были стать посредниками между ним и Рене.

— Я просто не могу, — говорил он. — Мне чертовски неловко. Да и он вас больше послушает, чем меня. Один мой вид может заставить его выбросить меня раньше, чем я рот раскрою. Парень, ну ты видел такую плюху? — гордо спросил он, показывая на челюсть. — Потрясающе. Абсолютно. Достаточно сильно, чтобы достичь цели, достаточно слабо, чтобы не повредить. Потрясающий удар. Иисусе, он бы мог меня убить, если бы захотел. Просто потрясающе. — Его преклонение перед Бонхэмом, о котором Рон рассказывал после Гранд-Бэнк, не только не уменьшилось, но еще и возросло. Так что если Бонхэм боялся потерять следующие десять тысяч (чего Лаки в своей нелюбви к Бонхэму и желала), то волноваться было нечего, более того, его действия еще больше укрепили решение Файнера. — Какой парень, а? Видали такого парня, а? — говорил Сэм, сверкая восхищенными глазами.

Рон с Беном стали посредниками между Сэмом Файнером и Рене. Лаки тоже пошла, потому что он ее попросил, ведь она была самым старым другом Рене. А поскольку она согласилась идти, она попросила пойти и Ирму. Вчетвером они обратились к Рене, точнее было бы сказать — поймали его в тихом полуденном пустом баре. Оратором выступил Рон.

Лаки тошнило от всего этого и от всех них. За исключением, может быть, Бена и Ирмы. Ссоры, драки и извинения, мореплавание и сознательная охота на акул — детские игры, е... проклятые детские игры. И нет ни одного человека среди этих ныряльщиков-мореплавателей, с кем она хотела бы провести наималейший отрезок своей драгоценной будущей жизни. А Кэти Чэндлер — Кэти Файнер

— сама может решить свои проклятые проблемы, она сама в них запуталась. У Лаки Виденди — Лаки Грант— свои проклятые проблемы. Но как бы там ни было, Рон ораторствовал.

— Ронни, никада такова у мине не было, — взорвался Рене. — Ни-ка-да! За усе семь годов, скока я тут! Чиво ты от мине хотишь?

— Слушай, — покорно сказал Рон. — Я просто говорю, что ты не выиграешь, если его выбросишь. Вот и все. Все равно через несколько дней мы все уплываем.

— Етот паринь говно, — упрямо сказал Рене. — От так. Настоящий говно. Никада не любил ево. С первая секунда приезда. Ника-да. Хвастун. Я понял, што он мине устроит, када тока увидил ево. Тока и разрешил жить, патаму что с тибе. Тибе и Лаки.

Рон — чьи методы и способы игры Лаки теперь знала как свои собственные — торжественно и сочувственно кивнул. Затем он выложил козырного туза, как она и думала.

— Это только увеличит дурную славу, если ты его выбросишь, Рене. Сейчас это может быть маленькая заметка. Ты его выбрасываешь, и статья увеличивается вдвое. А некоторые могут растянуть дело на целую неделю, если ты это сделаешь.

— Ета правда, — задумчиво сказал Рене. — Я ни подумать об ето.