Не убегай, мой славный денек!

И так два-три раза на дню, особенно теперь, когда у нас каникулы, и, конечно, каждый раз окликает кто-то другой. Или мама, или жиличка с четвертого этажа, или бабушка, или дядя Санду (строитель, он даже в Индии работал), или дядя Барбу или тетя Матильда (у которой близнецы). В общем, дело мне всегда найдется, есть кому окликнуть меня. Наш дом девятиэтажный, на каждом этаже по четыре квартиры, народу хватает.

«Три мушкетера» (так себя называют Кости, Раду и Виктор) смеются надо мной, когда слышат, как я отвечаю. Понятия не имею, что они себе думают, чего они хотят от меня. Может, им хотелось бы услышать другие вещи? Например:

— Мишу!

— Ошиблись номером! Наберите еще раз!

— Мишу, будь добр, купи мне хлеба!

— Не по адресу!

— Мишу, я только что с работы…

— Не на того напали! Ищите дураков!

Ну нет, это не в моем характере. Что, у меня ноги отвалятся, если я сбегаю в продмаг, в аптеку или в киоск за газетами?

Они смеются:

— Тсс, вон идет тот самый чудик «Есть такое дело!».

Или:

— Привет, чудик «Конечно, сбегаю!».

Пускай смеются.

Мне не только все равно, я не только не злюсь, мне даже приятно, я радуюсь, только того и жду. Честное слово!

Часть вторая

Я В ВАШЕМ ВОЗРАСТЕ

С ПУСТЫМИ РУКАМИ

Уже несколько дней у нас в городе было спокойно. Слово «спокойно» понималось по-своему тогда, в начале августа 1944 года, в нашем городе, отстоявшем от фронта километрах в двадцати, а то и меньше. Прекратились бомбежки. По вечерам, и особенно на рассвете, по-прежнему ухали разрывы в той стороне, где был фронт. У нас сотрясался воздух, все вокруг было как желе. Если ты сидел или стоял недвижимо, то чувствовал, как у тебя шевелятся волосы. Ветра не было, но все листья, бумажки взметало вверх, книги раскрывались сами собой. Помню, на моих глазах с полочки слетела чашка и разбилась в тот самый момент, когда я разглядывал изображенный на ней цветок с желтыми блеклыми лепестками и пытался припомнить, на что он похож. Как и прежде, слышался глухой гром орудий, по улицам, заваленным щебнем, с ревом катили танки и зеленые грузовики отступавших немцев. Но было спокойно, как бывает спокойно ясное синее небо, глубокое и бескрайнее.

В один из таких дней мне исполнилось четырнадцать лет. Отец ушел на работу, в железнодорожные мастерские, так ничего и не сказав мне, мама тоже забыла поздравить, одна только Иоана вспомнила и подарила мне яблоко. «Съешь сама, — сказал я, — мне не хочется». Конечно, я врал, сам только и думал, чего бы поесть. На обед у нас дома все лето был один суп из крапивы и огурцов. Мы с ребятами рыскали по чужим заброшенным садам, рвали незрелые фрукты, черные от копоти и пыли. Мы ели их прямо с косточками, с корешками — мы не разбирали, ничего не выбрасывали. Наши желудки, наверное, смогли бы переварить и камни. Хлеб выдавали, но с этим хлебом была целая история в те дни. Мы ту историю знали, мы были уже не маленькие, знали и понимали, что к чему. Да, целая история была с этим хлебом, да мы к ней еще добавили свое продолжение.

Немцы приказали рабочим-железнодорожникам демонтировать оборудование мастерских — разобрать и упаковать его. Они намеревались увезти все это. Мастерские были единственным крупным предприятием в нашем городе, кроме них, у нас только и были свечной и кирпичный заводы, маслобойня и три мельницы.

Немцы торопили рабочих, погоняли окриками, угрозами. А рабочие намеренно волынили: какой-нибудь шуруп отвинчивали часами, токарные резцы упаковывали целой бригадой полтора дня.

Немецкий офицер, который командовал всеми работами, решил ускорить дело. Во двор мастерских пригнали подводу, нагруженную хлебом. Офицер объявил, что хлеб получат те, кто быстро и хорошо работает. И вот, представьте, хлеб, которого всем хотелось, стал платой за работу, которой противилось все нутро, никто не хотел, просто не мог ее делать. Слишком дорогая была цена этому хлебу. Нашлись, правда, такие, кто говорил, что немцы все равно добьются своего, нет смысла отказываться от хлеба, когда дома семья голодает.

Мы, мальчишки с Семнальной улицы, сами видели, как вечером некоторые несли домой из мастерских хлеб. Сначала мы смотрели на них с завистью, потом с удивлением, а уж после с каким-то необъяснимым чувством. Пожалуй, мы испытывали торжество, что наши отцы не приносили нам хлеб. Не знаю, как поточнее сказать, похоже, мы радовались, что не будем есть этот хлеб. Мы то и дело проверяли друг друга, заставляли клясться, что ни крошки хлеба не ел. Когда один парнишка пришел как-то вечером с набитым ртом и что-то жевал, мы буквально заглянули ему в рот: двое держали его за руки, двое за ноги, а пятый силой разжал ему зубы и посмотрел, что он жует.

Да, это было своеобразное торжество, как будто от нас-то и зависела проволочка с демонтажем оборудования.

Мне исполнилось четырнадцать лет в один из таких дней. Отец ушел утром на работу и ничего не сказал мне, мама тоже забыла меня поздравить, только Иоана не забыла и подарила мне яблоко, но я от него отказался.