Не властью единой

– Это вот – Еримол, ты знаешь. Ермил, это Добровоя. Мало, позабыл… – пряча улыбку, сотник быстро поставил задачу. – Пройдете сейчас вдоль ручья… типа как влюбленные. Вести себя будете соответственно… Где приобниметесь, а где и поцелуетесь – не грех. На самом же деле – внимательно осмотрите все подозрительные места. Ермил – еще разок, а ты, Войша, – свежим незамутненным взглядом. Ну, что? Цели наши ясны, задачи – понятны. За работу, товарищи. Вперед и с песней…

– Господин сотник… А какую песню петь? Опять про дождик?

Вот вроде бы Добровоя просто-напросто уточнила задачу, а глаза-то при этом – такие хитрые-хитрые… и улыбка по губам бродит.

– Ах, Войша, Войша…

– Шучу я, господин сотник. Шучу!

– Да ступай уж… шутница.

Спустившись к ручью, Ермил с Добровоей зашагали по топкому берегу.

– Тут сыро – водица, – обернувшись, предупредил отрок.

Девушка хмыкнула:

– Ну, ясен пень! Раз уж ручей да рядом – болотина. Подожди-ко… обувку тут оставлю…

Сняв кожаные, с ремнями, поршни, Воя оставила их у тропинки и дальше пошла босиком. Заходя в ручей, девчонка высоко задирала подол. Впрочем, Ермил этого не видел – шагал впереди. Только пару раз обернулся…

– Ой!

– Что ойкаешь-то? Девичьих ног не видел?

– Не видел, – хлопнув глазами, Ермил несколько смутился.

К его удивлению, смутилась и Добровоя, старательно игравшая роль этакой разбитной девки, прошедшей огонь, воды и медные трубы.

Никакая она не разбитная! – сразу понял Ермил. Вон, покраснела уже…

– Ты это… как устанешь – скажи.

– Ясен пень… Да еще поглядим, кто из нас раньше устанет!

Так вот дошли до примятой травы…

– Водопой, – пояснил отрок. – Вон, видишь, на том берегу кусты да травища смята.

– На обратном пути поглядим, – хмыкнув, заявила дева. – Давай, веди к вершам.

– Ну, до них версты три еще…

– Добро… Руку дай мне!

– Че-го? – Ермил немного опешил. Нет, девчонки на него, конечно, посматривали… Но отрок всегда был сама серьезность и на всякие глупости не отвлекался.

– Руку, говорю, дай, – зло прошептала Войша. – Больно уж чаща на том берегу густая – легко спрятаться, следить. Да и смородина там… вон ветки шевельнулись… А ветра-то нет!

– Может, птица…

– Может. А может, и нет.

Ладонь у Добровои оказалась теплой и нежной, Ермилу было приятно ее сжимать… так, слегка… чуть-чуть… Хотя, конечно, смущался, чего уж… И вот еще что показалось… что совершенно напрасно парни так вот предвзято отнеслись к этой деве… Ну да, могла быть, конечно, и покрасивше… Раз уж все так считали…

– Ну, ты это… не молчи, говори что-нибудь, – Добровоя ткнула парня локтем в бок. – Вдруг да кто за нами…

– А что говорить-то? – говоря по правде, Ермил еще не очень-то знал, как вести себя с девушками. Даже на занятиях по «домоводству» смущался, вызывая веселье всех дев.

– Ну-у… я не знаю… Что-нибудь говори.

– Могу историю какую-нибудь рассказать.

– Давай! Страсть как люблю всякие истории слушать.

Чуть помолчав, отрок собрался с духом:

– Эта – греческая… Пойдет?

– Да любая пойдет, ясен пень! Говори уж.

– Был в старые времена в Грецкой земле остров Минос. И жило там чудище – Минотавр.

– Чудище с телом человека и головой быка, – перебив, с усмешкой дополнила Добровоя. – Знаю я это. Читала. Не помню, правда, где. Там еще про китовраса…

– Да-а! – Ермил сверкнул глазами. – Так мы не одну ли книгу читали? В нашей же библиофеке? Красная кожа, и застежки такие…

– Верхняя западает…

– Ну да!

– Так ясен пень – это та книга и есть!

Дальше беседа пошла куда веселее – оба ж, оказывается, были книжниками! По тем временам – очень большая редкость, если ты не монах или не какой-нибудь князь.

Тут же вспомнили и Колумеллу, и Блаженного Августина – «О граде земном и о граде Божием», и даже Аристофана… Вдоволь посмеялись над комедией «Птицы», после чего стали относиться друг к другу с куда большей симпатией.

– Меня еще покойный отец Михаил к чтению приохотил, – осторожно ступая по топкому бережку, рассказывала Войша. – Я тогда еще совсем малой была. Потом, когда мор был, на деревню редко выходили – и я весь «Псалтырь» прочла. А когда библиофека появилась… Не оттащить было. И посейчас.

– И меня… О! Пришли. Вон они, верши-то. В омутке, где ива.

– Вижу, ага… Проверим?

– Так чужие ж!

– Да мы просто посмотрим, и все.

Не дожидаясь ответа, Добровоя подоткнула подол к бедрам и пошла по холодной водице. На середине ручья обернулась:

– Ты б порты-то снял – замочишь.

– Ну-у…

– Да шучу! Там стой. Я сама тут… Ага…

Вернувшись, девушка протянула Ермилу руку:

– Помоги… Ага…

– Что скажешь? – нетерпеливо спросил тот.

– Ты улыбайся, – девчонка растянула губы. – Мало ли, смотрят, ага…

– Понял… ты что ржешь-то?

– Больно уж улыбка у тебя… Как у лошади!

– Сама ты…

Сама ты лошадь – хотел было сказать Ермил, да вовремя удержался. Впрочем, Войша все поняла и так… Обиделась, замолчала… Потом, шагов через полсотни, все же снизошла пояснить:

– Верши слишком уж часто стоят. Рыбаки так не ставят – этак всю рыбу за один присест. А дальше что?

– Рыбаки не ставят… – негромко повторил подросток. – А кто ставит?